Страница 5
Продолжение повести З.Т.Главан "СЛОВО О СЫНОВЬЯХ".
КРАСНОДОН В ТЕ ДНИ
Немало тревог пришлось пережить нам в Краснодоне. Еще осенью 1941 года, когда немцы бешено рвались к Москве, город стал готовиться к эвакуации.
Однажды утром меня вызвал к себе председатель райпотребсоюза. Вид у него был озабоченный.
— Вот что, Зинаида Трофимовна, — глухо заговорил он. — Надо будет сжечь все архивы и сохранить только последние финансовые документы. Может быть, придется оставить город.
Подолгу сидели мы у топившихся печек, сжигая документы. Скорбные, тяжелые мысли не давали покоя. Трудно было примириться с необходимостью оставить город на разграбление врагу. Но мы утешали себя тем, что предстоящая разлука будет временной и короткой.
Положение с каждым днем осложнялось. Уже рассчитали почти всех работников потребсоюза, оставив только меня и Валю Качуру. Все наиболее ценное имущество было уложено в тюки, и мы только ждали приказа выехать из города. Однако этот час оттягивался, и, чтобы понапрасну не терять времени, мы занялись вязанием носков и рукавиц для фронта. Шерсти на складе нашей заготовительной конторы лежало много, и мы были рады случаю пустить ее в дело.
Краснодонские женщины дружно подхватили наш почин, и скоро возникла большая артель вязальщиц.
Был ясный осенний день. Склонившись над вязанием, мы молчали. Было тихо, только позванивали спицы в руках женщин. Сидевшая рядом со мной Валя, взглянув в окно, радостно вскрикнула:
Мы бросились к окнам. Ломая тонкий ледок на лужах, по улице шла колонна. Она шла на запад, на передовую.
— Чего же мы смотрим? — и, схватив кипу готовых рукавиц, я выбежала на улицу.
По нашей просьбе командир остановил колонну. Бойцы с улыбкой и благодарностью принимали подарки.
— Вовремя, мамаши, догадались, — услышала я чей-то ласковый басок.
— Словно по заказу угадали...
— Спасибо вам, — слышалось отовсюду.
Зима прошла сравнительно спокойно. Но с наступлением весны Краснодон стали наводнять беженцы. По дороге к Донцу шел нескончаемый поток машин, подвод, ручных тележек, нагруженных домашним скарбом. Только очень немногим посчастливилось перейти Донец. С утра и до поздней ночи немецкие самолеты бомбили мост и переправы, все было разрушено.
Все притихли и насторожились в тревожном ожидании.
Хмурое июльское утро. Низко над землей ползли тяжелые дождевые тучи. Где-то поблизости выпал град. Тянул прохладный ветерок. А в городе было тихо-тихо. И вдруг... На западе зарокотали моторы. Это со станции Верхнедуванная шли к Краснодону немцы. На мотоциклах, бронемашинах, грузовиках они двигались напрямую садами и огородами, сваливая изгороди и подминая под колеса фруктовые деревья.
В наш двор въехала кованая повозка, запряженная парой крупных рабочих лошадей. Из нее выпрыгнули несколько немцев в засаленном обмундировании. Они распрягли лошадей и пустили их пастись на наш небольшой огород. За одну ночь огород был вытоптан. Молодую картошку немцы выкопали и съели.
С каждым днем немцев в городе становилось все больше и больше. Они рыскали по домам, отбирали у населения вещи, не брезговали даже такой мелочью, как ножницы, косынки, кошельки. Все награбленное отправляли в Германию.
На заборах появились грозные приказы. В течение 24 часов предлагалось сдать огнестрельное оружие. В случае невыполнения — расстрел. Коммунисты и комсомольцы обязаны были явиться на регистрацию.
У нас в доме поселилось одиннадцать гитлеровцев. А мы все были бесцеремонно вытеснены на кухню. Немцы обшарили чемоданы, шкаф, буфет, забрали весь наш запас продуктов. В комнате, которую они заняли, стояло пианино. Опьянев, немцы били по клавишам и орали:
— Вольга, Вольга, матка...
Или, увидев кого-нибудь из нас, кричали:
— Россия капут! Берлин — Владивосток!
Как только немцы заняли город, они стали выгонять население на ремонт моста, взорванного отступающими частями Красной Армии.
Я пришла с лопатой и, увидев, как немцы с криком и руганью заставляли жителей носить землю, камни, поваленные деревья, невольно остановилась. Работать на врага? Эта мысль обожгла мое сознание. Может быть, только вчера по этому мосту проходили мои сыновья, а потом взорвали его, чтобы задержать врага. И вот я своими руками должна восстановить мост, чтобы по нему хлынули фашистские машины. Нет, этого никогда не будет!
Стоявший поблизости немецкий часовой прикрикнул на меня:
— Arbeiten! — и пригрозил автоматом.
Я взялась за лопату, но, как только часовой отвернулся, мы с соседкой бросились бежать за пригорок. К счастью, никто не заметил нашего побега.
Жизнь в оккупированном городе с каждым днем становилась все труднее. Чтобы сбить с толку советских людей, немцы пустили в ход самую разнузданную пропаганду. В газетах, по радио и в листовках они уверяли, что Красная Армия разбита, что взяты Ленинград и Москва, и для большей убедительности печатали фотоснимки, на которых изображались немцы, гуляющие по Красной площади или купающиеся в Неве.
Оккупанты продолжали грабить население. Люди всячески приспосабливались, чтобы как-то прокормить семью. Мы ходили за 10—12 километров от города и на полях собирали колоски пшеницы, ячменя.
Как-то мы вышли совсем рано, еще до восхода солнца. Трава и истоптанные хлеба стояли, усыпанные каплями росы. В воздухе разливалась осенняя прохлада. В тот день нам посчастливилось: мы набрели на просяное поле.
К полудню стало жарко, и мы, уставшие, прилегли отдохнуть на землю, подложив под голову мешки с колосками. Лежа среди неутихающего птичьего гомона и вдыхая запах разогретой солнцем земли, я вспомнила прогулки с детьми в поле. Давно ли это было? Давно ли встречали мы в Молдавии наших освободителей, а осенью провожали сыновей на учебу? Мы так радовались наступившим переменам!..
Высоко в небе послышался знакомый гул самолета. Хотя его не было видно в облаках, это был наш, я не могла ошибиться. Мы уже привыкли по звуку определять: наш или чужой. Гул стих, и вдруг из-за облака, как стая белых голубей, кружась и перевертываясь, полетели листовки. Они спускались медленно, ветер относил их в сторону, и мы, забыв про мешки, бросились догонять вестников с Большой земли. Я схватила листок, зацепившийся за репейник, и жадно впилась в него глазами.
«Красная Армия просит население сохранять спокойствие. Не верьте лживым немецким сводкам. В боях враг несет огромные потери и вынужден будет отступить.
Смерть фашистским захватчикам!»
Спрятав листок, я понесла его домой, как самый драгоценный подарок..
А немцы упорно вводили свои порядки. В городе открылась биржа труда. Все население обязано было зарегистрироваться. За уклонение — расстрел.
И здесь оккупанты столкнулись с открытой непокорностью советских людей.
Полицейские и агенты гестапо чинили зверские расправы над советскими патриотами. Так, в ночь на 29 сентября 1942 года в городском парке были закопаны живыми 32 советских патриота. Они предпочли мученически умереть, но не склонили голову перед врагом, умирали как герои, с пением «Интернационала».
Были среди казненных заведующий шахтой № 5 Г, Ф. Лаукьянц, шахтеры И. В. Шевцов, Я. Г. Черняк, парторги шахт № 12 и №5 С. К. Бесчасный и С. С. Клюзов, начальник участка, комсорг шахты № 5 Петр Зимин, начальник шахты № 22 А. А. Валько, секретарь Изваринского поссовета Е. Т. Саранча, председатель райпотребсоюза В. П. Петров (сын его Виктор Петров стал членом «Молодой гвардии») и многие другие.
Весть о совершенном злодеянии быстро разнеслась по городу. Все мы тяжело переживали гибель своих земляков. Их подвиг вдохновил на борьбу будущих молодогвардейцев, которые единодушно решили: беспощадно мстить врагу!
НА ПЕРЕПУТЬЕ
Стоял ясный августовский день. Мы только что пообедали. Я мыла на кухне посуду, а муж и его брат сидели на веранде, беседовали. Никто из нас не заметил, как во двор вошли двое молодых, очень исхудавших оборванных парня. Их легко можно было принять за нищих, а потому никто не обратил на них особого внимания. Подойдя ближе, один из них с улыбкой посмотрел на Григория Амвросиевича.
— Не узнаешь, что ли, папа? Это ж я, Борис.
Муж даже вздрогнул от неожиданности. Они расцеловались, и Григорий Амвросиевич, обняв сына, привел его ко мне.
— Вот, мать, принимай.
— Боренька! — вскрикнула я. — Откуда?
Он печально улыбнулся:
— Из окружения, мама... Из-под Харькова... К своим пробираемся.
Гости отмылись, переоделись, побрились и с жадностью набросились на еду.
— Два дня ничего не ели, — признался Борис.
На другой день спутник Бориса ушел в город Каменск, к своим знакомым.
— Ну, Боря, пока набирайся сил, — сказал он на прощанье. — Встретимся там, — он показал в сторону востока. — Мы еще сведем счеты с немцами.
— Я дня три, больше не задержусь, — ответил Боря, провожая товарища. — Теперь не время отлеживаться.
Появление Бориса было замечено. Стоявший на квартире в соседнем доме румынский офицер заинтересовался им. Пришлось выдумать, что это наш племянник, что он работал на заводе в Ворошиловграде, но завод теперь закрыли, и он приехал к нам. Офицер, кажется, поверил этой выдумке и больше о Борисе не спрашивал.
А Боря ходил хмурый, подавленный. Он стыдился того, что живет рядом с врагами, видит их злодеяния и бездействует. Он не находил покоя от сознания этой своей вины и жаждал скорее опять вступить в борьбу с фашистами.
Мне было тяжело расставаться с ним.
— Ну поживи хоть неделю, — говорила я Борису. — Ты совсем раздет, и у нас нет ничего — все забрали немцы. Я хоть починю твою одежду.
Но он и слышать не хотел.
— Нет, мама, мое место там, на фронте. Разве я могу спокойно смотреть на то, как они хозяйничают на нашей земле? Или ты хочешь, чтобы они схватили меня и отправили на каторгу в Германию?
Я и в самом деле боялась за него.
Общительный, прямой и открытый, Борис искал новых знакомств. К тому же он хорошо знал, как трудно переходить линию фронта одному, и искал попутчика. Вот он и зачастил к нашему соседу комсомольцу Анатолию Попову.
В юности люди быстрее сходятся, особенно если их объединяет единство взглядов на жизнь. После первой же встречи с Толей Поповым Боря понял, что тот смертельно ненавидит фашистов, и тут же, не колеблясь, предложил ему вместе перейти линию фронта. Но Толя не согласился, и это возмутило Бориса.
— Мямля какой-то, а не комсомолец, — жаловался он на Попова.
— Не горячись, — успокаивал его отец. — Толя, по-моему, юноша разумный...
— Слюнтяй он, а не разумный, — злился Борис.
Он снова и снова уговаривал Толю Попова пойти с ним. Но Толя по-прежнему возражал и чего-то не договаривал.
Однажды Боря пришел от него вконец рассерженный, со злостью срывал с себя одежду и швырял ее на стул. Была поздняя ночь, но я не спала.
Он глубоко вздохнул, словно ему не хватало воздуха, и, присев на кровать, быстро заговорил:
— Ох, мама, знала бы ты, как мне тяжело. В такое время я сижу дома и ничего не делаю. Разве можно так жить? Разве это по-комсомольски?.. Я должен пробиться к своим, и я это сделаю. Но одному идти трудно. Я хотел найти товарища из краснодонских комсомольцев, чтобы вместе перейти линию фронта. А они не доверяют мне, что-то скрывают...
— Почему ты так думаешь?
— Я понял это из сегодняшнего разговора с Толей Поповым. Он окончательно отказался идти со мной и сказал, что будет ждать Красную Армию здесь. Я его упрекнул, что это не по-комсомольськи. А он говорит: «Ну, знаешь ли, и здесь тоже можно бить врага». Мы крепко поссорились. Я чувствую, что он что-то не договаривает. Может, они хотят организовать партизанский отряд? Но почему же скрывают от меня?
Я видела, что Борис болезненно переживает сдержанное к нему отношение Толи Попова, и старалась успокоить сына.
— Ты очень горяч и самолюбив, — говорила я Боре. — Ты хочешь, чтобы через три дня после знакомства Толя во всем был откровенен с тобой? Так не бывает. Наберись терпения, будь спокойнее, и все уладится.
Утром я попросила Борю принести воды из колодца.
Боря долго не возвращался, а вернувшись и поставив ведро на кухне, спросил:
— Мама, что это за девушка живет по соседству с нами? У нее такие чудесные косы, а глаза большие, умные.
— Что, влюбился? — пошутила я.
Я много слышала о семье Громовых, что жила рядом с нами. Громов работал на шахте, а жена его была очень больна, и все дела дома вела их дочь Ульяна, или, как ее все ласково называли, Уля, красивая девушка, с большими карими глазами.
— Это Ульяна Громова, — сказала я Боре. — Очень милая девушка.
— Когда я набирал воду, она подошла к колодцу, посмотрела на меня как-то странно и ушла. Я долго стоял у колодца, думал, она придет еще. А она не пришла...
Неожиданно в комнату вошла Лида, племянница. Подойдя к Борису, она что-то шепнула ему на ухо.
— Хорошо, сейчас приду, — кивнул он и, повернувшись ко мне, сказал: — Я иду к Поповым.
У Анатолия Боря застал Ульяну Громову. Она что-то писала и, увидев Бориса, поспешно перевернула листок.
— Знакомьтесь, — сказал Анатолий.
— Мы, кажется, сегодня виделись у колодца, — смущенно сказал Борис, пожимая руку девушки.
— Да, виделись, Анатолий мне рассказал, что вы были на фронте. А как же вы попали к нам, в Краснодон?
— Ну, это длинная история... Война загнала, — ответил Борис.
— Выйдем-ка в сад, — предложил Толя.
В саду они сели на скамейку под яблоней, и Боря рассказал все, что с ним случилось с самого начала войны.
Боря не догадывался тогда о целях «допроса», который учинили ему Уля Громова и Толя Попов. Интерес, проявленный к его биографии, он принял за обычное при знакомстве с новыми людьми любопытство.
РЕШАЮЩИЙ РАЗГОВОР. КЛЯТВА
После памятной встречи в саду Толя Попов стал частым гостем в нашем доме. В его разговорах с Борисом не чувствовалось прежней настороженности, серые глаза Анатолия как будто потеплели, в их взгляде уже не было прежнего недоверия.
Я догадывалась, что между ними произошло серьезное объяснение, сблизившее их, и радовалась этому. Действительно, у Бориса с Анатолием завязалась прочная дружба, основанная на большом доверии, на общности интересов и ясности цели, к которой они стремились. Вот как это было.
Для откровенного разговора Толя избрал укромное место: он завел Бориса в старое разрушенное здание бани в каком-то тихом безлюдном переулке и, усаживаясь в высоком бурьяне, серьезно сказал:
— Вот здесь нам никто не помешает.
Боря окинул заросшие развалины опытным взглядом разведчика.
— Да, место надежное. Ничего не скажешь, — ответил он.
Дружеский обмен репликами, видимо, располагал к откровенности, и Толя без лишних слов признался:
— Я позвал тебя сюда, Боря, чтобы сказать всю правду, почему я не могу пойти с тобой...
— Почему же? — нетерпеливо спросил Борис.
— А то ты, кажется, сердишься на меня? — В ясных глазах Анатолия блеснул озорной огонек.
— Рассказывай, Толя, не томи.
Толя приподнялся, еще раз осмотрелся и, сев на свое место, спокойно начал:
— Теперь я узнал тебя лучше и могу быть откровенным... Мы тоже рвались из Краснодона, когда к нему подходили немцы. Но проскочить через переправу на Донце не успели. Немцы на танках вышли к нам в тыл. Пришлось вернуться. Конечно, первое время мы приуныли. Всех нас, комсомольцев, мучил вопрос: как жить дальше? Примириться с врагом? Это немыслимо, это равносильно измене. Уйти в лес, создать партизанский отряд и оттуда ударить по фашистам? Но нам некуда уходить. Здесь кругом голая степь. Что же делать? — Анатолий замолчал и стал пристально наблюдать за божьей коровкой, взбирающейся по высокому стеблю репейника.
— И вот, подумав и посоветовавшись со старшими товарищами, решили: будем здесь, на месте, вести беспощадную борьбу с фашистами, будем, не щадя сил своих и самой жизни, уничтожать гитлеровскую нечисть, пока не изгоним последнего гада с нашей земли. Ты понял меня, Борис?
— Понял... Только как же вы собираетесь действовать?
— Мы создали свою подпольную организацию и назвали ее «Молодая гвардия». Помогать Красной Армии в тылу немцев — вот наша задача. Теперь тебе ясно, почему я отказался от твоего предложения? Вот так, Боря. — И, словно боясь упустить главную нить разговора, Толя спросил: — Ты слышал о героическом подвиге комсомолки Зои Космодемьянской? Перед смертью она сказала, что за нее отомстят. Да, мы отомстим за нее, отомстим за мученическую смерть наших тридцати шахтеров, за все злодеяния фашистов на нашей земле. Мы будем делать все: собирать оружие, чтобы в нужный момент перейти к открытой борьбе, печатать и распространять листовки, чтобы народ знал правду и верил в победу Красной Армии, рвать связь. — Толя опять замолчал и от волнения стал приглаживать свои непослушные вихры. — Скажи, Борис, ты с нами?
Боря, не колеблясь, порывисто протянул руку:
— Ты извини меня, Толя. Я нехорошо о тебе думал... Я ведь не знал и злился.
— Бывает, — улыбнулся Толя. — Завтра я познакомлю тебя с нашими.
Боря вернулся оживленный, весь вечер шутил, и я удивлялась резкой перемене в его настроении. Утром он встал раньше обычного, умылся и, не дождавшись завтрака, ушел.
— Я скоро вернусь, мама, — с улыбкой сказал он мне с порога.
Толя Попов привел Бориса на квартиру Олега Кошевого. Когда они вошли туда, члены штаба были в сборе. Была здесь и Ульяна Громова. Олег Кошевой — широкоплечий плотный юноша с умным, энергичным лицом и большими карими глазами, поздоровавшись с Борисом, сказал:
— Расскажи все о себе, открыто и честно.
И Боря, волнуясь, поведал о своей жизни. Когда он закончил, Кошевой встал, взял листок бумаги.
— Теперь ты должен дать клятву.
Борис, застыв в стойке «смирно», повторял следом за Кошевым торжественные слова клятвы:
«Я, Борис Главан, вступая в ряды «Молодой гвардии», перед лицом своих друзей по оружию, перед лицом своей родной многострадальной земли, перед лицом всего народа торжественно клянусь:
беспрекословно выполнять любое задание, данное мне старшим товарищем. Хранить в глубочайшей тайне все, что касается моей работы в «Молодой гвардии».
Я клянусь мстить беспощадно за сожженные, разоренные города и села, за кровь наших людей, за мученическую смерть тридцати шахтеров-героев. И если для этой мести потребуется моя жизнь, я отдам ее без минуты колебания.
Если же я нарушу эту священную клятву под пытками или из-за трусости, то пусть мое имя, мои родные будут навеки прокляты, а меня самого покарает суровая рука моих товарищей.
Кровь за кровь! Смерть за смерть!».
— Мы верим тебе, Борис, — убежденно сказал Олег, — Поздравляю тебя со вступлением в «Молодую гвардию», — и он крепко пожал Боре руку.
К нему подходили другие члены штаба, поздравляли его.
С этого дня у Бори началась тревожная жизнь. Он не приходил домой по нескольку дней. А если забегал, то ненадолго, — веселый, возбужденный, весь проникнутый неудержимой решимостью. На мои распросы о том, где он пропадает, беззаботно отвечал:
— Напрасно ты беспокоишься, мама. Я был в клубе, задержался немного... ночевал у товарища.
Мне показалось странным, что племянница Лида возвращается одна из клуба, и я как-то спросила ее:
— Почему ты не ходишь вместе с Борисом?
— Так его же в клубе не бывает, — простодушно ответила Лида.
— Как? — изумилась я. — А где же он бывает?
— Не знаю, тетя.
Я встревожилась. Значит, Борис обманывает меня. Что же он делает по ночам? Я не ложилась спать, чутко прислушивалась к каждому шороху за окном.
Борис пришел поздно и, осторожно прикрыв дверь, стал тихо пробираться к своей постели. Увидев меня, он остановился.
— Ты не спишь, мама?
— Я не могу спать, Боря. Я очень встревожена твоим поведением. Где ты пропадаешь дни и ночи? В клубе ты не бываешь... Ты обманываешь меня?
Боря сел рядом со мной на кровати, обнял меня за шею и заговорил горячим шепотом:
— Мамочка, дорогая, не сердись на меня. Это большая тайна, но тебе ее открыть, конечно, можно.
Волнуясь, он рассказал мне о своем вступлении в «Молодую гвардию».
— Теперь моя жизнь принадлежит этой организации. Это большое доверие, мама, и я должен оправдать его. Об одному прошу тебя: никому ни слова.
Я молча поцеловала его. А он, как в детстве, прижался головой к моей груди. Он понял, что я благословила его на великую и опасную борьбу.
ТАЙНАЯ СХВАТКА
Боре удалось устроиться на работу. Место работы было далеко, по ту сторону небольшой речки, за хутором Гавриловка. Слесарное и токарное дело, которое он освоил в ремесленном училище, теперь ему пригодилось. Его назначили помощником механика. Немцы хотели отремонтировать тракторы и сельскохозяйственные машины, чтобы использовать их в хозяйстве.
Механик — всегда пьяный, с красным носом и осоловевшими глазами покрикивал на своего помощника:
— Где твоя работа?! Зачем ты разбираешь все машины? Смотри, выгоню:
Борис улыбается.
— Ну, чего ты кричишь? — спокойно говорит он грязному, насквозь проспиртованному человеку. — Спрашиваешь работу, а где инструмент? Грозишься выгнать?.. Да я и сам скоро уйду.
Механик сопит и, махнув рукой, уходит проспаться.
— Начальник у меня хоть куда, — насмешливо отзывается о нем Боря. — Всегда под мухой... Придет, пошумит и опять идет к бутылке прикладывается.
Пользуясь бесконтрольностью, Борис приспособился изготовлять зажигалки, которые мы обменивали на продукты. По моей просьбе он сделал для дома ведро и три жестяные кружки.
Каждый день я относила Борису обед и всякий раз заставала у него Толю Попова. Они о чем-то оживленно разговаривали. Но как только я появлялась, смолкали, и Толя спешил уйти.
— Значит, вечером встретимся в клубе. Сегодня будут показывать интересные номера, — говорил он и украдкой подмигивал.
Боря молча съедал обед и, когда я, уложив в кошелку посуду, собиралась уходить, ласково просил:
— Мамочка, может быть, я задержусь сегодня. Ты не волнуйся, не жди меня, ложись спать. Хорошо?
Однажды я сказала ему, что напрасно он вступает в пререкания с механиком.
Боря, горько усмехнувшись, согласился:
— Ты, конечно, права. Нельзя так дерзко вести себя. Но у нас с ним совсем разные цели. Ему нужно, чтобы машины были пригодны. А мне, наоборот, чтобы они никуда не годились. Понимаешь, мама?
Я понимала трудность положения Бориса и искренне сочувствовала ему. Впервые я задумалась над тем, какие нужны выдержка, находчивость и изворотливость, чтобы обмануть врага, не вызвать подозрений.
...Однажды утром я пошла на базар купить табака. У большого немецкого плаката увидела толпу людей.
«Опять фрицы что-нибудь придумали», — решила я и хотела было пройти мимо.
Но, к моему удивлению, люди отходили от плаката довольные. Тогда я тоже пробилась поближе и заметила небольшой листок, накленный рядом с плакатом:
«Земляки! Краснодонцы! Шахтеры!
Все брешут гитлеровцы. Они принесли горе и слезы в наш город. Они хотят запугать нас, поставить нас на колени. Помните: мы для Гитлера — рабы, мясо, скот! Мы все лучше предпочитаем смерть, нежели немецкую неволю. Правда победит. Красная Армия еще вернется в Донбасс. Сталин и правительство в Москве, Гитлер врет о конце войны. Война только разгорается.
Гитлер хочет угнать вас в Германию, чтобы вы на его заводах стали убийцами своих сыновей, мужей, отцов, дочерей. Не ездите в Германию, если вы хотите в скором времени поцеловать у себя дома своего мужа, сына, брата. Мы будем рассказывать в своих листовках всю правду, какой бы она горькой ни была для России. Читайте, прячьте наши листовки, передавайте их содержание из дома в дом, из поселка в поселок.
Смерть немецким оккупантам!»
Грубо расталкивая людей, к плакату пробивался полицейский. Он сорвал листовку, сунул ее в карман и озлобленно закричал:
— А ну, расходись! Стрелять буду!
Кто-то в сутолоке приклеил на спину полицейскому записку: «Ты продаешь наших людей за кусок колбасы, за пачку махорки, а заплатишь за это своей жизнью. Берегись, предатель!»
Люди то шарахались от полицейского, то посмеивались, читая приговор, вынесенный ему неизвестными смельчаками. А он, ничего не подозревая, важно прошел по всему базару, став посмешищем непокоренных краснодонцев.
Я купила табак у одной знакомой женщины и торопилась домой, чтобы поделиться важными новостями. Но женщина задержала меня:
— Вам далековато нести, еще рассыплете. У меня есть клочок бумаги, дайте-ка я вам заверну..
Уже далеко от базарной площади я остановилась отдохнуть и, поправляя уложенные в сумку покупки, ахнула. Кулек с табаком развернулся, и на его внутренней стороне виднелись слова: «Товарищи! Земляки! Краснодонцы!..»
«Листовка!» — подумала я и, осторожно оглядевшись, быстро зашагала домой.
На улице встретились мне Боря и Толя Попов. Я торопливо рассказала им о листовках и полицейском. Выслушав, они многозначительно переглянулись, и я поняла, чьих рук это дело.
— А вы куда так рано? — спросила я.
— Тоже на базар, — ответил Боря. — Там сегодня немцы парад устраивают. И изменники участвуют, в форме донских казаков. Охота посмотреть. Пригодится.
Вернулся он с парада мрачным.
— Сволочи! Видела бы ты, как они выслуживаются перед фашистами, — возмущался он сборищем предателей. – Отвратительно было смотреть на эту гнусную шайку... Эх, забросать бы их гранатами! Но ничего, мы их сфотографировали. Сбережем снимки для наших.
Массовое появление листовок всполошило немцев. Короткие, четкие воззвания «Молодой гвардии» появлялись на заборах, телеграфных столбах, подбрасывались под двери биржи труда. Они проникали и в близлежащие поселки и хутора.
В распространении листовок принимали участие все члены «Молодой гвардии». Но особенно много смекалки и старания вложили в создание своей маленькой типографии Жора Арутюнянц, Ваня Земнухов и Володя Осьмухин.
Маленькие листочки, писавшиеся сначала от руки на школьных тетрадях, а потом печатавшиеся на самодельном станке, были для людей вестниками победы над врагом. Они призывали к борьбе, к стойкости.
Продолжение
|