Героям Сопротивления посвящается...
Главная | Страница 5 | Регистрация | Вход
 
Вторник, 19.03.2024, 10:15
Приветствую Вас Гость | RSS
Меню сайта
Форма входа
Страница 5
 
Продолжение повести З.Т.Главан "СЛОВО О СЫНОВЬЯХ".
 
 
КРАСНОДОН В ТЕ ДНИ
 
Немало тревог пришлось пережить нам в Краснодоне. Еще осенью 1941 года, когда нем­цы бешено рвались к Москве, город стал го­товиться к эвакуации.
Однажды утром меня вызвал к себе пред­седатель райпотребсоюза. Вид у него был оза­боченный.
— Вот что, Зинаида Трофимовна, — глухо заговорил он. — Надо будет сжечь все архивы и сохранить только последние финансовые до­кументы. Может быть, придется оставить го­род.
Подолгу сидели мы у топившихся печек, сжигая документы. Скорбные, тяжелые мыс­ли не давали покоя. Трудно было примириться с необходимостью оставить город на разграб­ление врагу. Но мы утешали себя тем, что предстоящая разлука будет временной и ко­роткой.
Положение с каждым днем осложнялось. Уже рассчитали почти всех работников по­требсоюза, оставив только меня и Валю Качуру. Все наиболее ценное имущество было уложено в тюки, и мы только ждали приказа выехать из города. Однако этот час оттяги­вался, и, чтобы понапрасну не терять време­ни, мы занялись вязанием носков и рукавиц для фронта. Шерсти на складе нашей загото­вительной конторы лежало много, и мы были рады случаю пустить ее в дело.
Краснодонские женщины дружно подхвати­ли наш почин, и скоро возникла большая ар­тель вязальщиц.
Был ясный осенний день. Склонившись над вязанием, мы молчали. Было тихо, только по­званивали спицы в руках женщин. Сидевшая рядом со мной Валя, взглянув в окно, радост­но вскрикнула:
Мы бросились к окнам. Ломая тонкий ле­док на лужах, по улице шла колонна. Она шла на запад, на передовую.
— Чего же мы смотрим? — и, схватив кипу готовых рукавиц, я выбежала на улицу.
По нашей просьбе командир остановил колонну. Бойцы с улыбкой и благодарностью принимали подарки.
— Вовремя, мамаши, догадались, — услы­шала я чей-то ласковый басок.
— Словно по заказу угадали...
— Спасибо вам, — слышалось отовсюду.
Зима прошла сравнительно спокойно. Но с наступлением весны Краснодон стали на­воднять беженцы. По дороге к Донцу шел нескончаемый поток машин, подвод, ручных тележек, нагруженных домашним скарбом. Только очень немногим посчастливилось пе­рейти Донец. С утра и до поздней ночи не­мецкие самолеты бомбили мост и переправы, все было разрушено.
Все притихли и насторожились в тревож­ном ожидании.
Хмурое июльское утро. Низко над землей ползли тяжелые дождевые тучи. Где-то побли­зости выпал град. Тянул прохладный ветерок. А в городе было тихо-тихо. И вдруг... На западе зарокотали моторы. Это со станции Верхнедуванная шли к Краснодону немцы. На мотоциклах, бронемашинах, грузовиках они двигались напрямую садами и огородами, сва­ливая изгороди и подминая под колеса фрук­товые деревья.
В наш двор въехала кованая повозка, за­пряженная парой крупных рабочих лошадей. Из нее выпрыгнули несколько немцев в заса­ленном обмундировании. Они распрягли ло­шадей и пустили их пастись на наш неболь­шой огород. За одну ночь огород был вытоп­тан. Молодую картошку немцы выкопали и съели.
С каждым днем немцев в городе станови­лось все больше и больше. Они рыскали по домам, отбирали у населения вещи, не брез­говали даже такой мелочью, как ножницы, ко­сынки, кошельки. Все награбленное отправля­ли в Германию.
На заборах появились грозные приказы. В течение 24 часов предлагалось сдать огне­стрельное оружие. В случае невыполнения — расстрел. Коммунисты и комсомольцы обяза­ны были явиться на регистрацию.
У нас в доме поселилось одиннадцать гит­леровцев. А мы все были бесцеремонно вытес­нены на кухню. Немцы обшарили чемоданы, шкаф, буфет, забрали весь наш запас про­дуктов. В комнате, которую они заняли, стоя­ло пианино. Опьянев, немцы били по клави­шам и орали:
— Вольга, Вольга, матка...
Или, увидев кого-нибудь из нас, кричали:
— Россия капут! Берлин — Владивосток!
Как только немцы заняли город, они ста­ли выгонять население на ремонт моста, взор­ванного отступающими частями Красной Ар­мии.
Я пришла с лопатой и, увидев, как немцы с криком и руганью заставляли жителей но­сить землю, камни, поваленные деревья, не­вольно остановилась. Работать на врага? Эта мысль обожгла мое сознание. Может быть, только вчера по этому мосту проходили мои сыновья, а потом взорвали его, чтобы задер­жать врага. И вот я своими руками должна восстановить мост, чтобы по нему хлынули фашистские машины. Нет, этого никогда не будет!
Стоявший поблизости немецкий часовой прикрикнул на меня:
— Arbeiten! — и пригрозил автоматом.
Я взялась за лопату, но, как только часо­вой отвернулся, мы с соседкой бросились бе­жать за пригорок. К счастью, никто не заме­тил нашего побега.
Жизнь в оккупированном городе с каж­дым днем становилась все труднее. Чтобы сбить с толку советских людей, немцы пусти­ли в ход самую разнузданную пропаганду. В газетах, по радио и в листовках они уверяли, что Красная Армия разбита, что взяты Ленин­град и Москва, и для большей убедительности печатали фотоснимки, на которых изобража­лись немцы, гуляющие по Красной площади или купающиеся в Неве.
Оккупанты продолжали грабить население. Люди всячески приспосабливались, чтобы как-то прокормить семью. Мы ходили за 10—12 километров от города и на полях собирали колоски пшеницы, ячменя.
Как-то мы вышли совсем рано, еще до восхода солнца. Трава и истоптанные хлеба стояли, усыпанные каплями росы. В воздухе разливалась осенняя прохлада. В тот день нам посчастливилось: мы набрели на прося­ное поле.
К полудню стало жарко, и мы, уставшие, прилегли отдохнуть на землю, подложив под голову мешки с колосками. Лежа среди неу­тихающего птичьего гомона и вдыхая запах разогретой солнцем земли, я вспомнила про­гулки с детьми в поле. Давно ли это было? Давно ли встречали мы в Молдавии наших освободителей, а осенью провожали сыновей на учебу? Мы так радовались наступившим переменам!..
Высоко в небе послышался знакомый гул самолета. Хотя его не было видно в облаках, это был наш, я не могла ошибиться. Мы уже привыкли по звуку определять: наш или чу­жой. Гул стих, и вдруг из-за облака, как стая белых голубей, кружась и перевертываясь, по­летели листовки. Они спускались медленно, ветер относил их в сторону, и мы, забыв про мешки, бросились догонять вестников с Боль­шой земли. Я схватила листок, зацепившийся за репейник, и жадно впилась в него глазами.
«Красная Армия просит население сохра­нять спокойствие. Не верьте лживым немецким сводкам. В боях враг несет огромные потери и вынужден будет отступить.
Смерть фашистским захватчикам!»
Спрятав листок, я понесла его домой, как самый драгоценный подарок..
А немцы упорно вводили свои порядки. В городе открылась биржа труда. Все населе­ние обязано было зарегистрироваться. За уклонение — расстрел.
И здесь оккупанты столкнулись с откры­той непокорностью советских людей.
Полицейские и агенты гестапо чинили зверские расправы над советскими патриота­ми. Так, в ночь на 29 сентября 1942 года в городском парке были закопаны живыми 32 советских патриота. Они предпочли мучениче­ски умереть, но не склонили голову перед врагом, умирали как герои, с пением «Интернационала».
Были среди казненных заведующий шах­той № 5 Г, Ф. Лаукьянц, шахтеры И. В. Шевцов, Я. Г. Черняк, парторги шахт № 12 и №5 С. К. Бесчасный и С. С. Клюзов, начальник участка, комсорг шахты № 5 Петр Зимин, на­чальник шахты № 22 А. А. Валько, секретарь Изваринского поссовета Е. Т. Саранча, пред­седатель райпотребсоюза В. П. Петров (сын его Виктор Петров стал членом «Молодой гвардии») и многие другие.
Весть о совершенном злодеянии быстро разнеслась по городу. Все мы тяжело пере­живали гибель своих земляков. Их подвиг вдохновил на борьбу будущих молодогвардей­цев, которые единодушно решили: беспощадно мстить врагу!
 
НА ПЕРЕПУТЬЕ
 
Стоял ясный августовский день. Мы толь­ко что пообедали. Я мыла на кухне посуду, а муж и его брат сидели на веранде, беседовали. Никто из нас не заметил, как во двор вошли двое молодых, очень исхудавших обор­ванных парня. Их легко можно было принять за нищих, а потому никто не обратил на них особого внимания. Подойдя ближе, один из них с улыбкой посмотрел на Григория Амвро­сиевича.
— Не узнаешь, что ли, папа? Это ж я, Борис.
Муж даже вздрогнул от неожиданности. Они расцеловались, и Григорий Амвросиевич, обняв сына, привел его ко мне.
— Вот, мать, принимай.
— Боренька! — вскрикнула я. — Откуда?
Он печально улыбнулся:
— Из окружения, мама... Из-под Харько­ва... К своим пробираемся.
Гости отмылись, переоделись, побрились и с жадностью набросились на еду.
— Два дня ничего не ели, — признался Бо­рис.
На другой день спутник Бориса ушел в город Каменск, к своим знакомым.
— Ну, Боря, пока набирайся сил, — ска­зал он на прощанье. — Встретимся там, — он показал в сторону востока. — Мы еще сведем счеты с немцами.
— Я дня три, больше не задержусь, — от­ветил Боря, провожая товарища. — Теперь не время отлеживаться.
Появление Бориса было замечено. Стояв­ший на квартире в соседнем доме румынский офицер заинтересовался им. Пришлось выду­мать, что это наш племянник, что он работал на заводе в Ворошиловграде, но завод теперь закрыли, и он приехал к нам. Офицер, кажет­ся, поверил этой выдумке и больше о Борисе не спрашивал.
А Боря ходил хмурый, подавленный. Он стыдился того, что живет рядом с врагами, видит их злодеяния и бездействует. Он не на­ходил покоя от сознания этой своей вины и жаждал скорее опять вступить в борьбу с фа­шистами.
Мне было тяжело расставаться с ним.
— Ну поживи хоть неделю, — говорила я Борису. — Ты совсем раздет, и у нас нет ничего — все забрали немцы. Я хоть починю твою одежду.
Но он и слышать не хотел.
— Нет, мама, мое место там, на фронте. Разве я могу спокойно смотреть на то, как они хозяйничают на нашей земле? Или ты хочешь, чтобы они схватили меня и отправи­ли на каторгу в Германию?
Я и в самом деле боялась за него.
Общительный, прямой и открытый, Борис искал новых знакомств. К тому же он хорошо знал, как трудно переходить линию фронта од­ному, и искал попутчика. Вот он и зачастил к нашему соседу комсомольцу Анатолию Попову.
В юности люди быстрее сходятся, особен­но если их объединяет единство взглядов на жизнь. После первой же встречи с Толей По­повым Боря понял, что тот смертельно ненавидит фашистов, и тут же, не колеблясь, пред­ложил ему вместе перейти линию фронта. Но Толя не согласился, и это возмутило Бориса.
— Мямля какой-то, а не комсомолец, — жаловался он на Попова.
— Не горячись, — успокаивал его отец. — Толя, по-моему, юноша разумный...
— Слюнтяй он, а не разумный, — злился Борис.
Он снова и снова уговаривал Толю Попова пойти с ним. Но Толя по-прежнему возражал и чего-то не договаривал.
Однажды Боря пришел от него вконец рассерженный, со злостью срывал с себя одежду и швырял ее на стул. Была поздняя ночь, но я не спала.
Он глубоко вздохнул, словно ему не хва­тало воздуха, и, присев на кровать, быстро заговорил:
— Ох, мама, знала бы ты, как мне тяже­ло. В такое время я сижу дома и ничего не делаю. Разве можно так жить? Разве это по-комсомольски?.. Я должен пробиться к своим, и я это сделаю. Но одному идти трудно. Я хо­тел найти товарища из краснодонских комсо­мольцев, чтобы вместе перейти линию фронта. А они не доверяют мне, что-то скрывают...
— Почему ты так думаешь?
— Я понял это из сегодняшнего разговора с Толей Поповым. Он окончательно отказал­ся идти со мной и сказал, что будет ждать Красную Армию здесь. Я его упрекнул, что это не по-комсомольськи. А он говорит: «Ну, знаешь ли, и здесь тоже можно бить врага». Мы крепко поссорились. Я чувствую, что он что-то не договаривает. Может, они хотят ор­ганизовать партизанский отряд? Но почему же скрывают от меня?
Я видела, что Борис болезненно пережива­ет сдержанное к нему отношение Толи По­пова, и старалась успокоить сына.
— Ты очень горяч и самолюбив, — говори­ла я Боре. — Ты хочешь, чтобы через три дня после знакомства Толя во всем был открове­нен с тобой? Так не бывает. Наберись терпе­ния, будь спокойнее, и все уладится.
Утром я попросила Борю принести воды из колодца.
Боря долго не возвращался, а вернувшись и поставив ведро на кухне, спросил:
— Мама, что это за девушка живет по со­седству с нами? У нее такие чудесные косы, а глаза большие, умные.
— Что, влюбился? — пошутила я.
Я много слышала о семье Громовых, что жила рядом с нами. Громов работал на шах­те, а жена его была очень больна, и все дела дома вела их дочь Ульяна, или, как ее все ласково называли, Уля, красивая девушка, с большими карими глазами.
— Это Ульяна Громова, — сказала я Бо­ре. — Очень милая девушка.
— Когда я набирал воду, она подошла к колодцу, посмотрела на меня как-то странно и ушла. Я долго стоял у колодца, думал, она придет еще. А она не пришла...
Неожиданно в комнату вошла Лида, пле­мянница. Подойдя к Борису, она что-то шеп­нула ему на ухо.
— Хорошо, сейчас приду, — кивнул он и, повернувшись ко мне, сказал: — Я иду к По­повым.
У Анатолия Боря застал Ульяну Громову. Она что-то писала и, увидев Бориса, поспеш­но перевернула листок.
— Знакомьтесь, — сказал Анатолий.
— Мы, кажется, сегодня виделись у ко­лодца, — смущенно сказал Борис, пожимая руку девушки.
— Да, виделись, Анатолий мне рассказал, что вы были на фронте. А как же вы попа­ли к нам, в Краснодон?
— Ну, это длинная история... Война за­гнала, — ответил Борис.
— Выйдем-ка в сад, — предложил Толя.
В саду они сели на скамейку под яблоней, и Боря рассказал все, что с ним случилось с самого начала войны.
Боря не догадывался тогда о целях «до­проса», который учинили ему Уля Громова и Толя Попов. Интерес, проявленный к его био­графии, он принял за обычное при знакомст­ве с новыми людьми любопытство.
 
РЕШАЮЩИЙ РАЗГОВОР. КЛЯТВА
 
После памятной встречи в саду Толя По­пов стал частым гостем в нашем доме. В его разговорах с Борисом не чувствовалось преж­ней настороженности, серые глаза Анатолия как будто потеплели, в их взгляде уже не было прежнего недоверия.
Я догадывалась, что между ними произо­шло серьезное объяснение, сблизившее их, и радовалась этому. Действительно, у Бориса с Анатолием завязалась прочная дружба, ос­нованная на большом доверии, на общности интересов и ясности цели, к которой они стре­мились. Вот как это было.
Для откровенного разговора Толя избрал укромное место: он завел Бориса в старое разрушенное здание бани в каком-то тихом безлюдном переулке и, усаживаясь в высоком бурьяне, серьезно сказал:
— Вот здесь нам никто не помешает.
Боря окинул заросшие развалины опытным взглядом разведчика.
— Да, место надежное. Ничего не ска­жешь, — ответил он.
Дружеский обмен репликами, видимо, рас­полагал к откровенности, и Толя без лишних слов признался:
— Я позвал тебя сюда, Боря, чтобы ска­зать всю правду, почему я не могу пойти с тобой...
— Почему же? — нетерпеливо спросил Борис.
— А то ты, кажется, сердишься на меня? — В ясных глазах Анатолия блеснул озорной огонек.
— Рассказывай, Толя, не томи.
Толя приподнялся, еще раз осмотрелся и, сев на свое место, спокойно начал:
— Теперь я узнал тебя лучше и могу быть откровенным... Мы тоже рвались из Красно­дона, когда к нему подходили немцы. Но про­скочить через переправу на Донце не успели. Немцы на танках вышли к нам в тыл. При­шлось вернуться. Конечно, первое время мы приуныли. Всех нас, комсомольцев, мучил во­прос: как жить дальше? Примириться с вра­гом? Это немыслимо, это равносильно изме­не. Уйти в лес, создать партизанский отряд и оттуда ударить по фашистам? Но нам некуда уходить. Здесь кругом голая степь. Что же делать? — Анатолий замолчал и стал при­стально наблюдать за божьей коровкой, взби­рающейся по высокому стеблю репейника.
— И вот, подумав и посоветовавшись со старшими товарищами, решили: будем здесь, на месте, вести беспощадную борьбу с фаши­стами, будем, не щадя сил своих и самой жиз­ни, уничтожать гитлеровскую нечисть, пока не изгоним последнего гада с нашей земли. Ты понял меня, Борис?
— Понял... Только как же вы собираетесь действовать?
— Мы создали свою подпольную органи­зацию и назвали ее «Молодая гвардия». По­могать Красной Армии в тылу немцев — вот наша задача. Теперь тебе ясно, почему я от­казался от твоего предложения? Вот так, Боря. — И, словно боясь упустить главную нить разговора, Толя спросил: — Ты слышал о героическом подвиге комсомолки Зои Кос­модемьянской? Перед смертью она сказала, что за нее отомстят. Да, мы отомстим за нее, отомстим за мученическую смерть наших трид­цати шахтеров, за все злодеяния фашистов на нашей земле. Мы будем делать все: соби­рать оружие, чтобы в нужный момент перей­ти к открытой борьбе, печатать и распростра­нять листовки, чтобы народ знал правду и верил в победу Красной Армии, рвать связь. — Толя опять замолчал и от волнения стал при­глаживать свои непослушные вихры. — Скажи, Борис, ты с нами?
Боря, не колеблясь, порывисто протянул руку:
— Ты извини меня, Толя. Я нехорошо о тебе думал... Я ведь не знал и злился.
— Бывает, — улыбнулся Толя. — Завтра я познакомлю тебя с нашими.
Боря вернулся оживленный, весь вечер шу­тил, и я удивлялась резкой перемене в его настроении. Утром он встал раньше обычного, умылся и, не дождавшись завтрака, ушел.
— Я скоро вернусь, мама, — с улыбкой сказал он мне с порога.
Толя Попов привел Бориса на квартиру Олега Кошевого. Когда они вошли туда, чле­ны штаба были в сборе. Была здесь и Ульяна Громова. Олег Кошевой — широкоплечий плотный юноша с умным, энергичным лицом и большими карими глазами, поздоровавшись с Борисом, сказал:
— Расскажи все о себе, открыто и честно.
И Боря, волнуясь, поведал о своей жизни. Когда он закончил, Кошевой встал, взял листок бумаги.
— Теперь ты должен дать клятву.
Борис, застыв в стойке «смирно», повторял следом за Кошевым торжественные слова клятвы:
«Я, Борис Главан, вступая в ряды «Мо­лодой гвардии», перед лицом своих друзей по оружию, перед лицом своей родной много­страдальной земли, перед лицом всего наро­да торжественно клянусь:
беспрекословно выполнять любое задание, данное мне старшим товарищем. Хранить в глубочайшей тайне все, что касается моей работы в «Молодой гвардии».
Я клянусь мстить беспощадно за сожжен­ные, разоренные города и села, за кровь на­ших людей, за мученическую смерть тридцати шахтеров-героев. И если для этой мести по­требуется моя жизнь, я отдам ее без минуты колебания.
Если же я нарушу эту священную клятву под пытками или из-за трусости, то пусть мое имя, мои родные будут навеки прокляты, а меня самого покарает суровая рука моих то­варищей.
Кровь за кровь! Смерть за смерть!».
— Мы верим тебе, Борис, — убежденно сказал Олег, — Поздравляю тебя со вступле­нием в «Молодую гвардию», — и он крепко по­жал Боре руку.
К нему подходили другие члены штаба, поздравляли его.
С этого дня у Бори началась тревожная жизнь. Он не приходил домой по нескольку дней. А если забегал, то ненадолго, — веселый, возбужденный, весь проникнутый неудержи­мой решимостью. На мои распросы о том, где он пропадает, беззаботно отвечал:
— Напрасно ты беспокоишься, мама. Я был в клубе, задержался немного... ночевал у товарища.
Мне показалось странным, что племянни­ца Лида возвращается одна из клуба, и я как-то спросила ее:
— Почему ты не ходишь вместе с Бори­сом?
— Так его же в клубе не бывает, — про­стодушно ответила Лида.
— Как? — изумилась я. — А где же он бы­вает?
— Не знаю, тетя.
Я встревожилась. Значит, Борис обманы­вает меня. Что же он делает по ночам? Я не ложилась спать, чутко прислушивалась к каждому шороху за окном.
Борис пришел поздно и, осторожно при­крыв дверь, стал тихо пробираться к своей постели. Увидев меня, он остановился.
— Ты не спишь, мама?
— Я не могу спать, Боря. Я очень встре­вожена твоим поведением. Где ты пропада­ешь дни и ночи? В клубе ты не бываешь... Ты обманываешь меня?
Боря сел рядом со мной на кровати, обнял меня за шею и заговорил горячим шепотом:
— Мамочка, дорогая, не сердись на меня. Это большая тайна, но тебе ее открыть, ко­нечно, можно.
Волнуясь, он рассказал мне о своем вступ­лении в «Молодую гвардию».
— Теперь моя жизнь принадлежит этой организации. Это большое доверие, мама, и я должен оправдать его. Об одному прошу тебя: никому ни слова.
Я молча поцеловала его. А он, как в дет­стве, прижался головой к моей груди. Он понял, что я благословила его на великую и опасную борьбу.
 
ТАЙНАЯ СХВАТКА
 
Боре удалось устроиться на работу. Ме­сто работы было далеко, по ту сторону не­большой речки, за хутором Гавриловка. Слесарное и токарное дело, которое он освоил в ремесленном училище, теперь ему пригоди­лось. Его назначили помощником механика. Немцы хотели отремонтировать тракторы и сельскохозяйственные машины, чтобы исполь­зовать их в хозяйстве.
Механик — всегда пьяный, с красным но­сом и осоловевшими глазами покрикивал на своего помощника:
— Где твоя работа?! Зачем ты разбира­ешь все машины? Смотри, выгоню:
Борис улыбается.
— Ну, чего ты кричишь? — спокойно гово­рит он грязному, насквозь проспиртованному человеку. — Спрашиваешь работу, а где инст­румент? Грозишься выгнать?.. Да я и сам скоро уйду.
Механик сопит и, махнув рукой, уходит проспаться.
— Начальник у меня хоть куда, — насмешливо отзывается о нем Боря. — Всегда под мухой... Придет, пошумит и опять идет к бутылке прикладывается.
Пользуясь бесконтрольностью, Борис приспособился изготовлять зажигалки, которые мы обменивали на продукты. По моей просьбе он сделал для дома ведро и три жестяные кружки.
Каждый день я относила Борису обед и всякий раз заставала у него Толю Попова. Они о чем-то оживленно разговаривали. Но как только я появлялась, смолкали, и Толя спешил уйти.
— Значит, вечером встретимся в клубе. Сегодня будут показывать интересные номе­ра, — говорил он и украдкой подмигивал.
Боря молча съедал обед и, когда я, уложив в кошелку посуду, собиралась уходить, лас­ково просил:
— Мамочка, может быть, я задержусь се­годня. Ты не волнуйся, не жди меня, ложись спать. Хорошо?
Однажды я сказала ему, что напрасно он вступает в пререкания с механиком.
Боря, горько усмехнувшись, согласился:
— Ты, конечно, права. Нельзя так дерзко вести себя. Но у нас с ним совсем разные цели. Ему нужно, чтобы машины были при­годны. А мне, наоборот, чтобы они никуда не годились. Понимаешь, мама?
Я понимала трудность положения Бориса и искренне сочувствовала ему. Впервые я за­думалась над тем, какие нужны выдержка, находчивость и изворотливость, чтобы обма­нуть врага, не вызвать подозрений.
...Однажды утром я пошла на базар ку­пить табака. У большого немецкого плаката увидела толпу людей.
«Опять фрицы что-нибудь придумали», — решила я и хотела было пройти мимо.
Но, к моему удивлению, люди отходили от плаката довольные. Тогда я тоже пробилась поближе и заметила небольшой листок, накленный рядом с плакатом:
«Земляки! Краснодонцы! Шахтеры!
Все брешут гитлеровцы. Они принесли горе и слезы в наш город. Они хотят запугать нас, поставить нас на колени. Помните: мы для Гитлера — рабы, мясо, скот! Мы все лучше предпочитаем смерть, нежели немецкую нево­лю. Правда победит. Красная Армия еще вер­нется в Донбасс. Сталин и правительство в Москве, Гитлер врет о конце войны. Война только разгорается.
Гитлер хочет угнать вас в Германию, чтобы вы на его заводах стали убийцами своих сы­новей, мужей, отцов, дочерей. Не ездите в Германию, если вы хотите в скором времени поцеловать у себя дома своего мужа, сына, брата. Мы будем рассказывать в своих лис­товках всю правду, какой бы она горькой ни была для России. Читайте, прячьте наши ли­стовки, передавайте их содержание из дома в дом, из поселка в поселок.
Смерть немецким оккупантам!»
Грубо расталкивая людей, к плакату про­бивался полицейский. Он сорвал листовку, сунул ее в карман и озлобленно закричал:
— А ну, расходись! Стрелять буду!
Кто-то в сутолоке приклеил на спину по­лицейскому записку: «Ты продаешь наших людей за кусок колбасы, за пачку махорки, а заплатишь за это своей жизнью. Берегись, предатель!»
Люди то шарахались от полицейского, то посмеивались, читая приговор, вынесенный ему неизвестными смельчаками. А он, ничего не подозревая, важно прошел по всему базару, став посмешищем непокоренных краснодонцев.
Я купила табак у одной знакомой женщины и торопилась домой, чтобы поделиться важными новостями. Но женщина задержала меня:
— Вам далековато нести, еще рассыплете. У меня есть клочок бумаги, дайте-ка я вам заверну..
Уже далеко от базарной площади я оста­новилась отдохнуть и, поправляя уложенные в сумку покупки, ахнула. Кулек с табаком развернулся, и на его внутренней стороне вид­нелись слова: «Товарищи! Земляки! Краснодонцы!..»
«Листовка!» — подумала я и, осторожно оглядевшись, быстро зашагала домой.
На улице встретились мне Боря и Толя Попов. Я торопливо рассказала им о листов­ках и полицейском. Выслушав, они многозна­чительно переглянулись, и я поняла, чьих рук это дело.
— А вы куда так рано? — спросила я.
— Тоже на базар, — ответил Боря. — Там сегодня немцы парад устраивают. И измен­ники участвуют, в форме донских казаков. Охота посмотреть. Пригодится.
Вернулся он с парада мрачным.
— Сволочи! Видела бы ты, как они выслу­живаются перед фашистами, — возмущался он сборищем предателей. – Отвратительно было смотреть на эту гнусную шайку... Эх, забро­сать бы их гранатами! Но ничего, мы их сфотографировали. Сбережем снимки для наших.
Массовое появление листовок всполошило немцев. Короткие, четкие воззвания «Молодой гвардии» появлялись на заборах, телеграфных столбах, подбрасывались под двери биржи труда. Они проникали и в близлежащие по­селки и хутора.
В распространении листовок принимали участие все члены «Молодой гвардии». Но особенно много смекалки и старания вложи­ли в создание своей маленькой типографии Жора Арутюнянц, Ваня Земнухов и Володя Осьмухин.
Маленькие листочки, писавшиеся сначала от руки на школьных тетрадях, а потом печа­тавшиеся на самодельном станке, были для людей вестниками победы над врагом. Они призывали к борьбе, к стойкости.
 
Продолжение
Поиск
Архив записей
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz

  • Сайт создали Михаил и Елена КузьминыхБесплатный хостинг uCoz