Героям Сопротивления посвящается...
Главная | Страница 3 | Регистрация | Вход
 
Вторник, 19.03.2024, 13:54
Приветствую Вас Гость | RSS
Меню сайта
Форма входа
Страница 3
 
Продолжение книги «ДЕТИ ВОЙНЫ», авторы Елена Борщевская, Ольга Карач, Александр Погорельский, София Таболо, Ольга Шпаковская.
 
 
ВАШТАЙ
Василий Васильевич
1927 года рождения
 
Я родился и всю свою жизнь прожил в Шарковщине. Уехал отсюда только раз в жизни в Германию, да и то не по своей воле. В 1943 году, уже в декабре, устроили немцы облаву на молодежь и увезли в «телятниках» на принудительные работы. Везли долго, иногда по полсуток сидели запертыми. Наши вагоны отгоняли в ту­пик.
Почти не кормили, но хуже, чем голод, мучила жажда. Воду давали только раз в сутки. Всем не хватало. Как-то снег мокрый с дождем пошел. Так подставки при­спосабливали, чтобы капли воды собрать через дощатую дырявую крышу вагона.
В Дрездене нас выгрузили и распродали хозяевам. Не скажу, что тяжело было работать. Работа - везде работа. Мой хозяин был хорошим человеком. Нас не били, кормили для военного времени неплохо, не издевались.
Простые немцы тоже в масле «не купались». Да и мы дома не вдоволь ели. Война всем «паек» урезала. Работа была обычная, на земле, я к ней привычный. Так мы и дождались освобождения в I945 году. Немцы, такие работяги, как наш «бауэр», тоже войну не любили. Скорее, наоборот. Освободили нашу местность американцы.
Через неделю война закончилась и нас передали русским. Сначала были в распределителе. Иногда ходили разбирать завалы, когда саперы снимали мины. В конце войны бомбили страшно. Ощущение было такое, что война не кончается, а только начинается. Даже в 1941 таких бомбежек не было. Вернулись домой, когда сформировался поезд в нашем направлении.
Всю жизнь работал кочегаром в ЖКХ. Оттуда и пошел на пенсию. Сейчас, по прошествии времени, кажется, что все произошедшее было сном. Ярким и кош­марным, который запомнился на всю жизнь. Петому что смерть ходила рядом каждый день.
 
ВЕРТАШОНОК (СКОВЫРКО)
Галина Ипполитовна
1927 года рождения
 
Корница - моя родная деревня. Это в Шарковщинском районе. Моя семья жила там до войны. До 1943 года я немцев в нашей деревне не видела. Знала, что они приезжали и назначили солтаса. А потом установили налоги каждому двору. До войны мы жили «единолично», колхозы уже после войны организовали. Я работа­ла с мамой по хозяйству, помогала нянчить маленькую племянницу.
В октябре 1943 года в деревню приехали немцы и полицаи. Солтас созвал всех якобы на собрание, на которое жители должны были явиться всей семьей по спис­ку. С собрания я уже не вернулась. Забрали девять человек из деревни и даже с родными попрощаться не дали. Мама принесла мне кое-что из вещей и попросила передать. Узелок полицай мне отдал, а вот увидеться с мамой не позволил. Нас держали в закрытом сарае. Слышали, как плакали и причитали мамы. А что сде­лаешь?
Мама мне вложила в узелок торбочку сухарей. Как я была ей благодарна, ког­да полицаи завезли нас сначала в деревню Иоды, потом в Шарковщину, а оттуда в Глубокое, на железнодорожную станцию. Там уже стоял эшелон, и молодежь загоняли в «телятники». Вагоны закрыли, и до города Кепинск никто нам (кроме воды) ничего не дал. Немецкие конвоиры тоже ехали с эшелоном, но в пассажир­ских вагонах.
А в Кепинске загнали в лагерь и определили на работу на резиновой фабрике, которая называлась «Фронзгумаверк». Работали в две смены. Первая смена с 8.00 часов до 16.00, а вторая с 16.00 до 24.00 часов. Наш мастер, немец, был очень хороший человек. К сожалению, не помню его имени. Мастеров было два, одни, с нашей смены, носил серый халат, и мы называли его «серым мастером», а другого, соответственно цвету халата, «желтым».
И переводчица тоже была хорошей. В городе в основном остались женщины, старики и дети. Они относились к узникам по-человечески. Даже тайком дели­лись едой, хотя и у самих ее не густо было. Знали, что в лагере нас кормят очень плохо.
До сих пор не могу слышать слово «кольраби», потому что весь наш плен, а это полтора года, раз в день давали щи из кольраби и 100 граммов хлеба. Есть хотелось постоянно. Сначала два раза в неделю нам вечером давали баланду жел­то-оранжевого цвета. Что там было сварено, я до сих пор не знаю. Но однажды украинки, работавшие вместе с нами на фабрике, устроили забастовку и не вышли на работу. Пришел мастер, а они и изложили свои претензии. Дескать, чем это нас кормят?! Мастер сказал, чтобы все шли на работу, а завтра придет комиссия и разберется.
Комиссия, действительно, пришла и «разобралась». Баланду перестали давать. Осталась «кольраби» и 100 граммов хлеба в день. За работу нам платили 26-28 марок в месяц. Но была карточная система, а без карточек продуктов нельзя было купить. Местные подсказали место, где продавали свеклу. Делали салат или вари­ли. И лягушек тоже ели - голод не тетка. А осенью ходили на железнодорожную станцию. Там военнопленные мужчины разгружали картошку. Они, незаметно от конвоиров, подсовывали картофелины к краю платформы и сбрасывали, а мы по­том подбирали, пекли или варили ее.
В бараке была печка-буржуйка, и на ней можно было что-то приготовить. Де­лали еду из продуктов, которые удавалось добить. А от холода мы не страдали, барак был теплый, но донимали клопы.
Когда фронт подошел ближе, нас стали бомбить, фабрика сгорела и бараки тоже. Нас тогда поселили в какой-то подвал и стали гоняли рыть окопы. Питание стало еще хуже. Паёк выдавали на два дня. Хочешь сразу ешь, хочешь, дели на два дня. Каждую ночь мы видели зарево и все ближе слышали канонаду.
Однажды, прячась в подвале, мы услышали родную речь, но вылезать боялись. И тогда один из солдат загнул матом. Мы сразу поверили, что это русские. Радости было!!! Обнимали их, целовали и плакали «в три ручья». Мне ведь к концу войны только 18 лет исполнилось. Даже и не верилось, что вернусь домой.
6 мая 1945 года привезли нас на специальный пункт, где я прошла допросы и медицинский осмотр. Даже концерт посмотрела, перед бойцами выступали какие-то артисты. Кормили обычной солдатской едой 3 раза в день. Но я все насытиться не могла, и солдатская перловая каша после «кольраби»-баланды казалась очень вкусной.
Дороги домой не помню. Я не ехала, я на крыльях летела, ничего не замечая вокруг, одна мысль: увидеть родную деревню, маму с папой, всех близких и род­ных.
После войны работала на кирпичном заводе, потом вышла замуж, двоих детей вырастила. А теперь вот состарилась, работать не могу. Отдыхаю и часто вспоми­наю свою жизнь.
И не верится, что все это пережила. И голод, и страх. И только об одном прошу Господа Бога. Пусть никогда не будет войны!
 
ВИНОКУРОВА
Валентина Гавриловна
1932 года рождения
 
Нас забрали в «5-й Полк» прямо из дома. Отец был очень больной, совсем не ходил. От него все не отходили. Помню, что кормили плохо, спали на нарах. Потом повезли в какую-то деревню и пешком погнали в лес.
Голова у меня болит сейчас. Память плохая совсем. Не все уже помню.
Освободили нас русские. Мы были в лесу, потом подошли красноармейцы и помогли нам перейти озеро. Сильно бомбили, кругом летали пули. Я тогда так сильно перепугалась, что мучаюсь до сих пор. Помню, мать забрали на кухню бульбу чистить. Это уже наши. А когда бомбежка кончилась, все пошли. Кругом заминировано. Одна женщина наступила на мину, и мою мать ранило осколком.
 
ВЫСОЦКИЙ
Родион Иванович
1935 года рождения
 
Начало войны уже хорошо помню. Мне в 1941 году было 6 лет. Разрозненные части Красной Армии отступали без боев. Безоружные. Многие попали в плен. Гитлеровцы почти беспрепятственно продвигались вперед, захватывая города и поселки. Однако жизнь в нашей деревне Дражня, Светлогорского района, Гомельской области шла по-прежнему. Люди жали хлеба, копали картошку, сушили сено для скота. Словом, война войной, а жизнь продолжалась своим чередом.
Спустя десятилетия, понимаю, что, несмотря на официальные заявления, люди знали о приближении линии фронта и к этому готовились. Да и власти были в курсе, только мер не принимали.
В деревне росли большие сады. Такой был и у нас. Отец выкопал там землянку, тщательно ее замаскировал. Многие наши сельчане сделали то же самое. Предпо­лагали, что скоро, чтобы спасти свою жить, придется прятаться.
Эти землянки пригодились осенью 1942 года. В конце сентября в нашу де­ревню и две соседние, расположенные у леса, ворвались фашисты. Они выгнали жителей на улицу и приказали построиться семьями около своих домов. Наша семья и ещё двадцать не выполнили этот приказ. Спрятались в своих землянках, замаскировав ходы-лазы.
Сидели там долго, часов 5-6, уже смеркаться стало. Потом услышали голос соседа. Он уже не жил дома, а ушел в лес. В 1942 году в наших лесах начинало формироваться партизанское движение. Сосед сказал нам, что нужно уходить в лес, деревню подожгут, а людей уничтожат. Мама послала меня узнать, что дела­ется в нашем доме, осталась ли корова в сарае. Я подполз и посмотрел в окно - все было разбито, разграблено. Но корова в сарае стояла.
Решили уходить. Корову взяли с собой и вещи необходимые, что смогли унес­ти. Собирались на опушке леса. В каждой семье дети, старики. Семьи большие были. По 5-6 детей. И нас было пятеро: сестры Ульяна и Устинья, братья Гаври­ил, Василий и я, самый младший. Сосед повел нас в недоступные места лесными тропами. Когда уходили, увидели зарево над соседней деревней. Немцы сжигали дома. А через некоторое время запылала и наша Дражня.
Шли целую ночь. Мне запомнилась луна. Она светила так ярко, как будто помогала найти дорогу, уйти от беды. Только к утру, усталые, измученные, мы вышли на сухой остров среди болот. Отдохнув, начали обустраиваться. Все знали, что скрываться придется долгое время, и взяли с собой топоры и пилы. И через не­сколько дней появился лесной лагерь. Сделали шалаши, из камней очаги сложили, чтобы готовить еду. Вековой еловый лес был настолько густой, что скрывал даже дым от костров. Так лесные болота стали нашим убежищем, домом и защитой с сентября 1943 года по январь 1944. Молодежь посылали за продуктами в сгорев­шую деревню. Там предусмотрительно в землю были зарыты зерно, картошка и другие продукты. Жители лесного поселка не ели досыта, но и не голодали. За продуктами ходили мои старшие брат и сестра вместе со своими ровесниками.
Или их выследили немцы, или тропу нашли к нашему убежищу, но в конце 1943 года и начале 1944 начались регулярные облавы. Партизаны вынуждали фа­шистов отвлекать часть своих сил и техники, и они решили уничтожить в тылу всех, кто мешал. На фронтах у них дела шли все хуже и хуже. Освобождение, хоть и медленно, с тяжелыми боями, но приближалось.
Наш остров обнаружили в начале 1944 гола, где-то в феврале. Погнали в де­ревню Красная Слобода, в которой стоял немецкий гарнизон. Население жило в сараях, поскольку немецкие солдаты заняли все дома. В тех же сараях разместили людей, пойманных во время облав. Недели через две всех погнали к деревянной церкви на берегу реки Березины. Там отобрали всю молодежь старше 14 лет, пог­рузили в крытые грузовики и куда-то увезли. И нашу старшую сестру Ульяну за­толкнули в грузовик. Только после войны мы встретились с ней, она была угнана в Германию.
А потом нам приказали заходить в церковь. «Мы покажем вам кинофильм», с усмешкой говорил немец на ломаном русском языке. Никогда не забуду слезы, крики, проклятия. Церковь была обложена соломой, и все готовились сгореть заживо, ведь такое уже было в наших местах. Церковь закрыли, и около часа загнанные в нее люди ждали, что их вот-вот подожгут. Но дверь открылась, и нам тоже приказали залезать в грузовики.
Везли целый день. Уже стемнело, когда нас выгрузили у лесной дороги и приказали идти. Шаг в сторону - выстрел. Если же обессилевший человек падал, его тоже расстреливали. Был февраль, но мороза не было, на дворе стояла оттепель и, наверное, это обстоятельство многим спасло жизнь. Потому что пригнали нас в лесной огромный загон, огороженный колючей проволокой, а по периметру сто­яли вышки. Кругом часовые с собаками. Костров разводить не разрешали, при­ближаться к ограждению тоже запрещалось. Иначе расстрел. У нас была с собой домотканая постилка. Всей семьей ложились рядом и накрывались, чтобы хоть как-то согреться. А вместо матраса еловые лапки и мох постелили. Кормили зер­ном гречки (раз в день) по ложке на человека. Мы это зерно жевали и запивали болотной водой.
Так прошло две недели. Стариков погрузили на подводы. Всю колонну пригнали в другой лес. Снова колючая проволока в два ряда, вышки, собаки. Разница лишь в том, что этот лагерь стоял в болоте, а не в сухом месте, как предыдущий. Это и был Азаричский лагерь. И умирали там ежедневно десятки, если не сотни людей. Трупы складывали штабелями, не захоранивая. Они лежали на виду у всех. Для туалета было отведено специальное место, тоже на виду у всех.
Раз в неделю привозили эрзац-хлеб, и фашисты устраивали для себя развле­чение. Машина доезжала до ограждения и буханку хлеба бросали людям. Дви­жимый голодом и отчаянием, каждый старался его схватить, и возникала свалка А немцы, смеясь, разгоняли эту свалку автоматными очередями. Затем бросали следующую. Во время этих «обедов» кто получил хлеб, а кто пулю. Но выбора не было. Альтернатива - голодная смерть.
Согласно немецким документам, обнародованным после войны, в лагере в Азаричах находилось 50 тысяч человек. 20 тысяч из них умерли. Сюда сгонялись жители Брянской, Смоленской, Могилевской и Гомельской областей. Их исполь­зовали как «бактериологическое оружие». Узников инфицировали сыпным тифом и малярией, рассчитывая на то, что после освобождения они станут распростра­нять эти страшные болезни. В том числе, и на армию. После освобождения меня и многих, кто дожил до этого часа, лечили и от тифа, и от малярии в военном госпитале.
А освободили нас в конце 1944 года. Однажды утром увидели, что охрана ис­чезла, а у ворот лагеря появились советские бойцы. Никогда не забуду этих мо­лодых, в белых полушубках, солдат с яркими звездочками на ушанках. Они и объявили - свободны. Весь лагерь плакал и смеялся. Впервые за все время плена. Тут же предупредили, чтобы никто не пытался уходить, потому что вокруг лагеря - мины. Наша семья осталась ждать проводников, которые должны были прийти на следующий день вместе с саперами. К сожалению, те, кто был из близлежащих мест, видимо, не поверив в возможность гибели, попытались выйти самостоятель­но. Окрестности сразу стали сотрясаться от взрывов. Тогда все поняли, что без помощи саперов из лагеря не уйти. Ждали до утра, на рассвете пришли солдаты, которые разминировали проход. Нас предупредили, чтобы мы шли след в след, ибо проход был узким. Саперов не хватало, потому что немцы, отступая, миниро­вали все вокруг.
Увы, обессилевшие от голода и холода люди еле тянулись за солдатами и, оступившись, погибали. Дорога к жизни была не простой и опасной. Азаричский лагерь даже после освобождения все ещё забирал свои жертвы.
Через несколько часов вышли к реке, и заминированный лес остался позади. Вывели к линии обороны. Там были наши солдаты, они покормили нас супом, приготовленным полевой солдатской кухней. Впервые с конца 1943 года мы ели горячую пищу. Потом грелись у костров, отдыхали. Большинство бывших узников нуждались в медицинской помощи.
Было объявлено, что необходимую помощь все получат в Калинковичах, и ко­лонна пошла в направлении этого города. Шли туда дней 10, потому что заражен­ные тифом и малярией люди еле передвигались. Кроме того, по пути ослабевших добавлялось все больше и больше. Их помещали в повозки, умерших хоронили. Наконец дошли до Калинковичей. Там все были зарегистрированы, осмотрены медиками и прошли необходимую санобработку. Разместили нас в двухэтажных кирпичных домах. После лагеря все происходящее казалось чудом. Хоть еды было не вдоволь, делясь последним, подкармливало местное население. Кто блин давал, кто картошку, кто горстку клюквы. Любая еда казалась слаще сахара.
По мере выздоровления семьи размещались по домам Хойницкого, Брагинс­кого, Лоевского районов. Наш Светлогорский (тогда Поречский) район был еще оккупирован немцами. По чужим дворам мы жили до сентября 1944 года. А в сентябре узнали, что «малая Родина» уже свободна. Пошли пешком. Пришли на пепелище. И стали там жить - рыть землянки, строить шалаши, сеять озимые, заготавливать дрова. После пережитого все трудности казались незначительными и преодолимыми. Раз в «аду на земле» сумели выжить, то теперь уже ничего не страшно.
А весной закончилась война. Стали ждать земляков с фронта, но их вернулись единицы. Вся тяжесть легла на плечи наших матерей и старших братьев и сестер. Тяжело было, но ничто не могло сравниться с тем ужасом, что пережили мы в лесном Азаричском лагере смерти.
Я пошел в школу. После окончания семилетки поступил в техникум сельского хозяйства. После учебы служил во флоте. Демобилизовался и снова пошел рабо­тать. Окончательно обосновался в Глубоком. 26 лет из 44-летнего стажа прорабо­тал директором местной типографии. Выпускали районную газету «Шлях перамогi». Оттуда ушел на пенсию. Есть семья, растут внуки. И когда я смотрю на них, вспоминаю себя в их возрасте, как беззаботным мальчишкой встретил войну. Она отняла у меня детство, потому что воспоминания о том времени застыли болью в душе на всю оставшуюся жизнь.
 
ГУКОВА
Фима Даниловна
1937 года рождения
 
Я была маленькой, запомнились только отдельные эпизоды. Очень боялась немцев. Они стреляли, убивали. Но были среди них и другие. Помню, один немецкий солдат подзывает меня к себе, а я прячусь, страшно. А потом он тихонечко подошел, погладил меня по головке и дал конфет. Может, у него остались дома дети. Ну а потом нас два раза пытались забрать. Один раз у них что-то не получилось. Может, вагонов не было или еще чего. В общем, все разбежались. Тогда мы всю зиму жили у дядьки по 10-ой Полоцкой.
А второй раз немцы нас уже предупредили заранее. Что б не смели убегать, по­тому что деревня окружена, и они будут стрелять. Как сейчас вижу: мы находимся в спальне, комнатка маленькая, все стоят перед образами и молятся. Потом был «5-й Полк». Почти ничего не запомнилось, мы там пробыли, всего сутки. Помню, как немецкие самолеты налетели и бросали бомбы. Летели они со свистом. Ка­залось, что сейчас рухнет все. Жутко. Все детство задавала вопрос, зачем людям война? Как было бы без неё хорошо жить? Наверное, лет до десяти мне снились только бомбы и взрывы. Но потом все прошло. Когда началась война, мне было только четыре гола. Наши войска, отступая, отстреливались, а мы бегали под пу­лями по дороге и не знали, что надо прятаться. Запомнилось также, какими немцы были после боя с партизанами. Злющие такие. Включат паяльную лампу и греют­ся. Мне было так страшно!
В нашей деревне жили полицаи, но самый страшный из них был Симон. Жут­кий человек.
Мама ходила в «5-й Полк» до того, как нас туда забрали. Там же военноплен­ные. Нужно было перекинуть через колючую проволоку что-нибудь поесть.
Потом нас посадили в вагоны и повезли в неизвестном направлении. Я сильно болела. Мама сидела и плакала. Думала, умру, но слава Господу - спас. Перево­зили из лагеря в лагерь. Испытаний было немало. Я очень слабенькая. Соберут в строй и заставляют бежать. Видимо, такое было испытание. Мама давай ругаться с немцем. Ей, наверное, жалко меня было. А я уцепилась за нее и попросила не ругаться - застрелят. Кормили брючкой, но иногда для детей приносили что-то малочное. Детей было много, а они настолько мало приносили, что лично мне ничего, никогда не доставалось.
Ну а потом нас куда-то привезли, построили в шеренгу, ходили купцы, вы­бирали себе рабов. Точно как на ярмарке - проверяли зубы. Выбирали здоровых работников. И гнали бегом, чтобы слабые падали, и сразу было видно, кто есть кто. Нас взял пан Бугатынский.
Когда мы были в Австрии, деревенские жители часто говорили: хорошо было б, если б пришел капут Гитлеру и Сталину, тогда и войны не было б. 11м ведь она тоже не нужна.
Мой брат умел немного рисовать. Бывало, нарисует дом. Как наш тут в Бителеве. Сидим, смотрим, плачем. Заливаемся слезами, очень хотелось домой. Хозяйка нас часто уговаривала остаться. Мол, там все разрушено, будет плохо. А мама - ни в какую, только на Родину. Когда день Победы наступил, мы уже были в пути до­мой. Столько было радости!
 
ДЕГТЯРЕВА
Евдокия Григорьевна
1930 года рождения
 
Через несколько дней после начала войны немцы стали приходить и говорить знаменитое: «Матка, яйко, курка, млеко». Мать сразу же шла в хлев. Сколько там курица снесет яиц... Все отдает немцу. Страшно. Коровы у нас не было, а, значит; и молока. А куриц всех забирали. Наверное, обыкновенные солдаты были. Они говорили, Гитлера и Сталина нужно стукнуть головами, чтобы были поумнее.
А в конце осени 1943 года появились уже другие войска. Я их почему-то на­зывала жандармерией. У них были необычные кокарды. Лощеные, сытые. Ходили по домам и - вэк, вэк. Наверное, переводчик с ними был. Не помню я уже, поч­ти 70 лет прошло. Рядом жила наша невестка. У нее было трое деток, старшему — пять лет. Нас забрали вместе с ней. На саночки усадили детей, закутали. Мешок картошки взяли, а все остальное осталось. Привезли в «5-й Полк». Там мы жили несколько месяцев.
В казармы, где располагались военнопленные (гражданских это тоже каса­лось) по ночам приходили немцы. Их строили. В руках у офицера была какая-то палочка. Ничего не говоря, он указывал на будущих жертв. Они выходили из строя. А утром мы греемся на солнышке за сараями, а земля вокруг так и дышит. Значит, там ещё живые люди были. Ужас один. Наверное, их казнили на рассвете. Ни матери, ни отцу я про это не говорила, но они все и сами знали.
Так мы прожили до мая 1944 года. Есть давали какую-то баланду и хлеб с опилками. Помню, что он был очень вкусный. Иногда хочется того хлеба, но не приведи Господи, попробовать его еще раз.
Забирали нас глубокой осенью. На мне были какие-то бурки с калошами, зим­нее пальто, завязанные матерью теплые платки, а тут - такая жара. Подогнали ма­шины и давай нас сортировать. Молодежь и мужчин - отдельно, детей, стариков и женщин — отдельно. Привезли на железнодорожную станцию, посадили в товар­ные вагоны. Давка ужасная, людей набилось, как селедок в бочке. Поехали. Тогда я не знала, куда, а теперь, по рассказам взрослых, могу сказать, что нас везли на Оршу. Я уснула и проснулась на рассвете. Свежо. Двери открылись, нам прика­зали выходить. Ничего взять с собой не разрешили. Немцы объяснили, что вещи доставят в лагерь, а вас поведут вшей выгонять. Дескать, потом мы все получим. По сегодняшний день получаем...
Нас построили и куда-то погнали. Оказывается, это было где-то в районе Богушевска. Я не знаю, сколько мы шли, сутки или двое. Остановились под Крынками, недалеко от деревни Марьяново. Немцы приказали располагаться на земле. Рано утром подъем и опять куда-то гонят. Идем, идем, идем. Солнце поднялось, стало жарко. Кто упал - пристрелили и пошли дальше. Так было с неделю, наверное. В итоге нас пригнали на то же самое место, что и в первый раз. Наконец, переводчик сказал, что у кого есть возможность, то нужно строить себе шалаши из еловых веток. Папа сделал шалаш нам и еще одной женщине. Фронт был недалеко от на­шего леса. Расположились под открытым небом, даже слышали звуки советского радио. Немцы начинали стрелять, чтобы их заглушить. Лес был разделен широкой дорогой. По ней ходили немцы с переводчиком и в рупор говорили: кто хочет за­писаться в рабочий батальон, просим выходить на дорогу. Всех, кто вышел, они в ту ночь расстреляли в овраге. Люди, потом узнавали своих только по приметам, потому что их расстреливали разрывными пулями. Долго мы там не задержались.
Это было 3 июня. Просыпаюсь, а все вокруг заволокло дымом. Отступая, не­мцы заминировали и подожгли лес. Потом пришли советские разведчики. Где раз­минировали, они поставили красные флажки. Сказали идти строго след в след. Люди нетерпеливо стали обгонять друг друга и подрываться на минах. По глубо­кой и длинной (километров десять) траншее мы вышли из заминированного леса. Разрывов слышно не было, только над лесом, который обстреливали с двух сто­рон, стелился дымок. И на земле лежали вывезенные из инфекционной больницы тяжело больные. Я к ним не подходила. Они просили пить, а у нас ничего не было. Добывали воду так: нажмешь пяткой на мох, водичка набежит - попьешь.
Когда кончилась траншея, смотрю: стоят повозки с красными крестами. Это какой-то медсанбат. Люди в белых халатах (медсестры и врачи) ходили и го­ворили: «Сегодня спать ложитесь на голую землю, подстилайте, что у кого есть, а завтра мы вас отправим в советский тыл». Так и вышло. Нас погрузили в эшелоны и повезли. Забыла, что это было — Калуга или Вязьма. Теперь это Смоленская область. По дороге нам выдавали какой-то сухпаек. Распределили по деревенским домам. Нам, то есть 17-ти человекам, отвели недостроенный сруб. Притащили туда соломы, на ней и спали. Я заболела, меня перевезли в другую деревню. В деревенском доме там располагалась больница. Какое-то время пролежала. Потом выписали. Поправилась, наверное. Мама меня навещала, а папа ходил по деревням и что-то мастерил. Смоленская область была оккупирована немцами очень недолго. Их быстренько оттуда вытурили.
... Дали б нам эту компенсацию немцы сразу после войны, когда мы были го­лодные и холодные, я бы хоть платье какое купила, а то ходила в школу в матер­чатых тапочках. В Райсобесе меня спросили: вы жили в каменных бараках или деревянных? Не помню, говорю. Наверное, и в тех, и в других. Неужели это самое важное?
 
ДОВГЯЛО
Анатолий Николаевич
1937 года рождения
 
Во время оккупации мы жили возле старого Смоленского рынка, на улице, которая теперь называется Грибоедова. Отец ушел в партизаны. Меня и сестру (младше на четыре года, то есть родилась в год начала войны) мать растила одна. Произошло все в 1943 году. Прямо на улице к нам подъехала какая-то большая крытая брезентом машина. Высокая такая. Похожа на «студебеккер». Нашу семью и всех, кто был вокруг, загнали в кузов и отвезли в концлагерь «5-й Полк». Хорошо помню тамошние двухъярусные нары. Мать сестрой спасли на первом «этаже», я на втором. Вскоре мама заболела какой-то инфекционной хворью (точно не помню названия) и умерла. Сестре было два года, мне пять. Кто-то из местных на подво­де отвез нас в детский дом. Тогда он находился на нынешней площади Победы, где сейчас стоят «три штыка». Не помню, сколько мы в нем пробыли. Затем всех собрали и отвезли на железную дорогу, там загрузили в поезд. Кроме детдомов­цев там было много «гражданских». Отвезли в район Крынок. Высадили в чистом поле. Некоторые вещи остались в вагонах, но поезд тронулся. Шли долго. Потом маленьких детей, помню, посадили на какую-то подводу. Привезли в лес. Это был прифронтовой трудовой лагерь, из окрестностей туда согнали двенадцать тысяч человек. Никаких построек там не было, жили под елками, как говорится, под от­крытым небом. Над нашими головами на восток летели немецкие снаряды, а на запад - советские. Иногда взрывались неподалеку.
Не могу точно сказать, сколько мы там пробыли, только в один из дней в лагерь пришли советские разведчики и приказали тихонько один за одним выходить.
В нашем городе есть третья гимназия, раньше она была школой №1. Там музей бывших узников. У них очень много материалов. Есть фотография освобождения нашего лагеря. Его называют прифронтовым лагерем-восьмитысячником. Ника­ких ошибок в цифрах нет. Поначалу в нем было 12 ООО, 4 ООО там уничтожили, осталось - 8 000.
Но вернемся к освобождению. Оказалось, очередность выхода из лагеря не была случайной. Когда узники поняли, что перед ними советские войска, то от радости начали бежать в разные стороны. А все вокруг было заминировано. Очень многие тогда погибли.
Не помню точно, к какой деревне нас вывели. Сейчас там стоит небольшой обелиск, что-то типа небольшой каплицы. Кажется, Марьяново. Кстати, именно в ней родился витебский губернатор Андрейченко (потом он возглавил Палату представителей Национального собрания РБ - прим.автора).
Дальнейшее помню лишь отрывочными эпизодами. Стол пол навесом от дож­дя, за ним мы обедали. Сестра Галя заболела. В одном из домов сделали изолятор. Солома, и на ней лежат абсолютно голые дети. Все лежали, только один мальчик на кухне сидел возле русской печи. У него отнялись ноги. Я часто туда приходил, пока не умерла Галя.
После освобождения Витебска в 1944 году наш детдом перевезли, кажется, в район Марковщины. В этот момент появилась моя тетя. Так меня нашли. Больной, чесотка, ходить не мог, в паху выросла какая-то большая шишка.
Жили на берегу Двины, а напротив нашего дома - семья, которая тоже была в лагере и видела там меня. Только не знали, что умерла сестра Галя.
Они-то потом это и подтвердили, потому что документов никаких не сохра­нилось.
Сейчас я член Совета несовершеннолетних узников Октябрьского района нашего города. У нас комната была на улице Толстого. Когда бывшие узники обращались, помогали им найти необходимые документы, советовали, как поступать. 10 апреля и еще трое из нашего Совета посетили Дом престарелых и инвалидов по Фрунзе. Там сейчас находится двадцать пять бывших узников «5-го Палка». У нас есть памятный знак, который изготовил фонд. Похож на медаль. Раздали. Все были очень рады. Ветеранскую организацию там возглавляет какая-то женщина-культработник. Очень много в этом Доме участников войны.
 
Продолжение
Поиск
Архив записей
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz

  • Сайт создали Михаил и Елена КузьминыхБесплатный хостинг uCoz