Героям Сопротивления посвящается...
Главная | З.Т.Главан. Слово о сыновьях. | Регистрация | Вход
 
Вторник, 19.03.2024, 12:06
Приветствую Вас Гость | RSS
Меню сайта
Форма входа
Книга из экспозиции музея «Молодая гвардия» школы № 152 г.Челябинска
 
(Обложка книги "Слово о сыновьях" З.Т.Главан)
 
З.Т.Главан
СЛОВО О СЫНОВЬЯХ
Повесть
Редактор А.З.Дидова
Донецк «Донбас» 1987
 
Повесть Зинаиды Трофимовны Главан о сыновьях Борисе, участнике краснодонского подполья, и Михаи­ле, погибшем на фронте.
Когда издание готовилось к печати, 3. Т. Главан умерла.
 
ОТ АВТОРА
 
У многих тысяч и миллионов матерей война отняла самое дорогое в жизни — детей. Героической смертью погибли два моих сы­на — Борис и Михаил.
В первые дни Великой Отечественной войны они добровольцами ушли на фронт. Сначала их зачислили в рабочий батальон. Они копали окопы, строили военные сооруже­ния, блиндажи. Вскоре судьба разъединила их. После сильных боев под Николаевом, ког­да наши войска оставили город, рабочий батальон расформировали. Братья были на разных участках и потеряли друг друга из виду.
Несколько дней Борис ходил из одного военкомата в другой с просьбой зачислить его в ряды Красной Армии. Документов у него не было, но все же его зачислили в санитарно-хирургический отряд. Однако вско­ре, узнав, что он хорошо владеет румынским языком, перевели сначала в штаб дивизии, а потом в штаб полка переводчиком.
Михаил тщетно пытался найти брата. Как-то случайно он обнаружил в своей походной сумке адрес дяди, который жил в городе Краснодоне, и решил идти туда. Только че­рез месяц добрался в Донбасс. В то время мы с мужем, эвакуировавшись из Молдавии, уже жили у его брата.
Вскоре пришло письмо от Бориса. С ра­достью сообщал он, что его зачислили в Крас­ную Армию. Михаил пробыл у нас несколько дней. Он не хотел отставать от брата и пошел в военкомат с просьбой отправить его на фронт. Просьбу удовлетворили: он уехал в школу минометчиков, закончил ее и с боями прошел до берегов Балтики, очищая от про­клятого врага родную землю. Михаил погиб в бою за освобождение Эстонии в августе 1944 года.
Летом 1942 года в боях под Харьковом часть, в которой служил Борис, попала в ок­ружение. Оставался один выход: попытаться отдельными группами перейти линию фронта, ни в коем случае не сдаваться в плен.
Борис с товарищем добрался до Красно­дона, когда город уже заняли вражеские вой­ска. В те мрачные дни встреча с любимым сыном была мукой. В городе повсюду рыс­кали фашисты. Мысль, что я рискую потерять сына, холодила сердце. Немцы могли в любую минуту арестовать Бориса. Когда я рас­сказала ему о своей тревоге, он ласково обнял меня и тихо, но твердо сказал: «Ты напрасно не волнуйся. За наше правое дело не страш­но и умереть! Не они нас, а мы их всех унич­тожим и снова будем свободны».
Борис стал членом подпольной комсомоль­ской организации «Молодая гвардия». Все силы, всю страстность молодости отдал он делу священной борьбы с фашистскими за­хватчиками.
В центре Краснодона, на площади, рядом с памятником «Клятва», братская могила, на которой начертаны имена и фамилии погибших. Здесь похоронены отважные юноши и девушки, отдавшие свою жизнь за свободу и счастье советского народа. Здесь лежит и мой незабвенный, горячо любимый сын Боря. Не дожил он до радостного Дня Победы, не уви­дел свою родную Молдавию свободной и счастливой.
...Светлую память о героях Краснодона глубоко чтит молдавский народ. Это я по­чувствовала сразу, как только мы вернулись из эвакуации в село Царьград. К нам прихо­дили односельчане, выражали сочувствие в постигшем нас горе, высказывали свое восхи­щение подвигами молодогвардейцев и горди­лись боевыми делами своих земляков, наших сыновей — Бори и Миши. И позднее, когда мы переехали в Кишинев, я получала много писем из разных уголков страны.
В теплых и дружеских письмах советские люди не только разделяли наше большое горе, но и просили рассказать о жизни на­ших сыновей.
«Мы просим Вас написать нам подробно о детстве и школьных годах ваших сыновей, а мы, в свою очередь, обещаем Вам, что никогда не забудем имена героев, отдавших свои молодые жизни за свободу и счастье лю­бимой Родины. Мы будем стараться хорошо учиться и быть такими же мужественными и храбрыми, какими были Ваши сыновья»,— пи­сали мне пионеры, школьники, комсомольцы.
Нужно было отвечать на письма. Тяжело было в каждом письме рассказывать о своем горе, постоянно растравлять глубокую рану, которая не заживает, несмотря на прожитые годы. Невыносимо больно было описывать те мучения, которым подвергались юноши и де­вушки в фашистских застенках.
Много встречалась, беседовала я со школь­никами, студентами, бойцами Советской Ар­мии. И, хотя трудно было мне рассказывать о геройской гибели моих сыновей, шла на эти встречи. Я видела ребят, которые с горя­щими глазами, затаив дыхание, слушали мой рассказ. Они забрасывали меня вопросами: «Скажите, а вы знали Олега Кошевого? А какой был Сережа Тюленин? Вы его видели? А хорошо они учились? Кто из молодогвар­дейцев остался в живых?» Иногда мне при­ходилось слышать и такой вопрос: «А почему вы не напишете обо всем, что рассказали нам?»
Вот после таких встреч у меня и возникла мысль написать книгу о моих сыновьях. Мне хотелось, чтобы эта книга о Борисе, Михаиле и их товарищах пробуждала у молодежи вы­сокие патриотические чувства, стремление стать верными сынами Советской Родины, до­стойными продолжателями того дела, за кото­рое боролись молодогвардейцы.
Мне пришлось несколько раз побывать в Краснодоне. Особенно запомнилась встреча, посвященная 20-летию со дня создания крас­нодонского партийно-комсомольского под­полья. Собрались представители обществен­ности города, родители молодогвардейцев, многочисленные гости из разных уголков страны. Среди гостей были посланцы Азер­байджана, представители экипажей теплохо­дов «Олег Кошевой», «Иван Земнухов», «Сер­гей Тюленин».
В торжественной тишине вносятся алые знамена. Одно из них внесли члены подполь­ной комсомольской организации «Молодая гвардия» В. И. Левашов, Н. М. Иванцова и Р. П. Юркин. Зазвучала песня
 
Это было в Краснодоне, —
в грозном зареве войны...
 
Не только матери, многие в зале плакали. В памяти встало пережитое. Но в зале было так много юных лиц — парни, девушки. Под барабанную дробь влился ручеек красногалстучной пионерии. От их чистых, звонких го­лосов потеплело на душе. Все они наши дети, дети матерей нашей Родины. У них должно быть счастливое будущее. Без войны, без стра­даний, что выпали на долю наших ребят.
 
В ЦАРЬГРАД
 
Лето 1919 года. На необъятных просторах России полыхал пожар гражданской войны. В жестоких боях с белогвардейцами и интервентами утверждалась народная власть — власть Советов.
В то незабываемое лето я ехала навстречу новой, неизвестной жизни — на родину мужа, в Молдавию.
С Григорием Амвросиевичем Главаном я познакомилась в Севастополе, куда наша семья переехала из Петрограда для лечения тяжело больной матери. Врачи уверяли, что южный климат может благотворно повлиять на ее здоровье. И действительно, маме вскоре стало лучше.
Здесь, в шумном южном городе, военной крепости на Черном море, я подружилась с Григорием Главаном, высоким, статным ар­тиллеристом, служившим тогда в береговой охране. Мы полюбили друг друга и собира­лись пожениться.
Война безжалостно разрушила наши планы, надолго нас разлучила, заставив жить в тре­воге и неизвестности.
Но вот, кажется, все невзгоды позади. Мы опять вместе. В стареньком, поскрипывающем и позвякивающем поезде едем мы по незна­комой мне земле.
В вагоне тесно и душно. Я стою у откры­того окна и жадно гляжу на мелькающие за окном пейзажи нового края, где мне придется жить. Степь, изрезанная холмами и лощина­ми, редкие перелески, поля, напоминающие своей пестротой лоскутное одеяло, виноград­ники на склонах. Узкие длинные полоски кукурузы и подсолнуха близко подступают к железнодорожному полотну. Цветущий, в жел­том венчике, подсолнух старательно загляды­вает в лицо солнцу, привольно шумит на вет­ру раскидистая кукуруза, поблескивая глян­цем листьев.
Вот промелькнули невдалеке босые дере­венские мальчишки — они гонят домой коров и овец. Увидели поезд и бросились бежать к насыпи, позабыв про скотину, — что-то кричат нам, машут руками, смеются. Я помахала им в ответ рукой.
Наш поезд то ныряет вниз, то, тяжело дыша, карабкается вверх по склону. И опять в знойном мареве плывет перед глазами вол­нистая степь.
Мне немного грустно. Позади остались де­вичьи годы, привычная жизнь, родные места. Впереди — неизвестность.
На душе тревожно и оттого, что на по­граничной станции нас задержали румынские военные, и я впервые услышала страшное слово — сигуранца (Сигуранца — тайная полиция в королевской Ру­мынии, известная особой жестокостью. – Авт.)
Муж с трудом добился разрешения следо­вать дальше. Встреча с румынскими погра­ничниками оставила на душе горький осадок.
— Ты не волнуйся, они скоро уйдут из Бессарабии,— успокаивает меня Григорий Амвросиевич.— Непременно уйдут...
— Уже Дрокия близко,— определяет он по знакомым с детства приметам.
Вскоре впереди показались белые домики, затерявшиеся среди густо разросшихся вишен и акаций. Поезд остановился у темного кир­пичного здания вокзала, и пассажиры, спеша и толкаясь, стали выходить из вагонов.
— Вот мы и дома, — радостно сказал муж, сойдя на перрон. — Теперь до Царьграда рукой подать.
По перрону веселой гурьбой прогуливались парни и девушки. Они над чем-то подшучи­вали, смеялись, лузгали семечки. В лучах заходящего солнца на их лицах играл розо­вый отсвет, и оттого они казались еще более юными и свежими. Когда поезд, дав прощаль­ный гудок, скрылся за поворотом, молодежь стала с песнями расходиться по домам. Ока­зывается, они, по заведенному здесь обычаю, каждый вечер выходят навстречу поезду, чтобы разнообразить жизнь и отдохнуть после трудового дня.
В большое молдавское село Царьград, рас­кинувшееся в трех километрах от станции Дрокия, мы прибыли в сумерках.
Село утопает в зелени. Белая акация со старым кряжистым комлем и широко раски­нувшейся кроной, кудрявая, в мелкой листве вишня с красными бусинками плодов, откуда-то забредший клен, густая поросль сирени — все это плотно обступает дома и зеленой лист­вой шумит перед окнами.
 Мы поселились в маленьком домике в са­мом центре села. Мать мужа, приехавшая в родное село повидать сына, встретила нас радушно. Три года она не получала от него никаких вестей и все это время терзалась страшной мыслью: уж не погиб ли он на вой­не? И вот Григорий вернулся. Как же тут не порадоваться матери? Она хлопотливо уго­щает нас, и слезы радости катятся по ее стар­ческим щекам.
Но после счастливой встречи в первый же день произошла маленькая размолвка. Узнав, что сын женился на городской, старуха оки­нула меня недобрым взглядом, упрекнула Гри­гория:
— Чего же ты городскую-то в жены взял? Не приживется она здесь. Нежные они больно.
Через день, холодно простившись с нами, она возвратилась к дочери, в соседнее село. Знакомые свекрови изредка передавали мне поклоны от нее. Старуху интересовало одно: не сбежит ли сноха — «городская белоручка», сумеет ли она взять ухват в руки.
Вначале я очень переживала все это, но потом смирилась. Что поделаешь? У свекрови было свое представление о людях из города. Клятвами и обещаниями ее не убедишь. По­томственная крестьянка привыкла верить не словам, а делу. Забыв о размолвке, я с увлечением принялась за устройство нашего се­мейного гнезда.
 
СЕЛЬСКИЕ БУДНИ
 
Первую зиму в деревне мне и впрямь при­ходилось очень трудно. После таких больших и шумных городов, как Петроград и Севасто­поль, с привычным для меня укладом жизни, я оказалась в сельской глуши, где вся жизнь строилась на не знакомом мне крестьянском труде.
Глинобитный дом, доставшийся Григорию Амвросиевичу после смерти его отца, нуждал­ся в ремонте. Сад и двор были запущены. С утра до поздней ночи мы возились по хо­зяйству. Муж починил забор, крышу, ворота, я вымыла и побелила комнаты (у нас их было две и кухня). В саду посадили малину, вино­град, перекопали огород. И хотя с непривыч­ки у меня болели руки и спина, зато спала я здоровым, крепким сном. Вставала рано, еще до восхода солнца, и снова принималась за работу. Особенно хотелось мне развести вокруг дома побольше цветов. Дорожку от калитки до дома я засадила по одну сторону лилиями, по другую — ирисами.
Односельчане Григория Амвросиевича про­явили большой интерес к своему вернувшемуся из дальних краев земляку. Часто заходи­ли они к нам. Усевшись на завалинке или пря­мо на теплой земле, подробно расспрашивали мужа о том, что происходит в России, смогут ли большевики удержаться у власти, не собирается ли Ленин послать Красную Армию в Бессарабию, чтобы выгнать румынских окку­пантов. Выражали надежду: не вернется ли в Бессарабию бригада Котовского?
Женщины составляли отдельный кружок. Горестно вздыхая, говорили они о погибших на войне близких и любимых людях, о труд­ной вдовьей жизни, о хозяйственных нехват­ках. Иногда в разговоры вторгалась и радост­ная нотка: кто-нибудь сообщал о предстоящей свадьбе или о том, что удалось купить коро­ву. Сочувствуя мне, неопытной, начинающей хозяйке, женщины приносили саженцы, клуб­ни пионов, георгинов, вместе со мной выса­живали их.
Вскоре наш дом, сад и двор приняли впол­не обжитой вид. Зеленели молодые дерев­ца, ярко цвели цветы. Вечерами, сидя во дво­ре на скамейке, мы с удовольствием вдыхали тонкий аромат цветущих пионов, ириса.
По праздникам перед домом под скрипку, трубу и барабан в веселом жоке кружилась молодежь. Хороши молдавские песни и тан­цы, горячи, мелодичны и разнообразны, как сама жизнь народа. Они то навеют грусть, то опалят удалью, раздольным весельем, шуткой, то в спокойном и медленном, как течение Днестра, напеве дойны ярко прозвучит народная мечта о счастье и свободе.
Незаметно, в труде и заботах, текли наши сельские будни. После жаркого лета наступила дождливая осень. Деревья в саду оголи­лись, цветы увяли. Уныло и однообразно сту­чит в окно дождь. На улице непролазная грязь, дороги непроезжи. Село притихло. Но в каждом доме под надежной крышей не утихает беспокойная человеческая жизнь. Долгие осенние вечера я заполняю вышива­нием, чтением книг или, отдавая дань своему давнишнему увлечению, рисую.
Медленно тянется непостоянная и каприз­ная в этих краях зима. Часто выпадают дож­ди. Вдруг неожиданно установятся теплые солнечные дни. От земли курится пар, набу­хают почки на деревьях, и думаешь: пришла весна. Но подует холодный ветер, ночью уда­рит мороз, тучи заволокут небо, и на скован­ную льдом землю начнет падать мягкий пуши­стый снег.
...В один памятный мне зимний день в на­шей семье произошло радостное событие. 24 декабря 1920 года у нас родился сын. Еще задолго до его появления на свет муж гово­рил мне:
— Если родится сын, назовем Борисом...
 
РАДОСТИ И ТРЕВОГИ
 
Рождение первенца всегда приносит боль­шую радость молодым родителям. С появле­нием ребенка в доме становится словно свет­лее, жизнь протекает интереснее, крепнут се­мейные узы. Но и забот становится больше.
Сколько страхов натерпелась я, когда кто-нибудь брал на руки маленького, совсем беспомощного моего сына. Как бы не стиснули, не повредили его хрупкое тельце!
— Да полно тебе, — успокаивал меня муж. — Такой крепыш растет...
Боря действительно был крепким. Был он спокоен, не капризен и рано стал проявлять склонность к самостоятельности.
Однажды летом, когда ему не было еще и трех лет, я вывела его погулять во двор, а сама вернулась готовить обед. Прошло часа два. Выхожу на крыльцо — Бори нет. Встре­воженная, бегу на улицу. Смотрю: важно пе­реваливаясь на своих коротких ножках, идет по пыльной дороге Боря с шоколадкой.
— Мамочка, смотри, я сам купил! — кри­чит он мне издали.
Оказывается, Боря вышел со двора и от­правился на другой конец села — в лавочку. В ней мы покупали продукты и иногда брали с собой сына. Он хорошо запомнил дорогу и решил сам пойти туда. Лавочник дал ему в долг шоколадку.
Встретив Борю, я сделала вид, что очень рассердилась. А он обнимал меня пухлыми ручонками, ласкал и все приговаривал:
— Я сам купил, сам.
— Нехорошо, сынок, уходить без спросу, — пожурила его я и пообещала рассказать отцу: отца он немного побаивался.
— Я не буду больше, мамочка. Не говори папе.
О своем обещании Боря скоро забыл, и через несколько дней юный покупатель в кре­дит повторил путешествие в лавочку.
Как-то отец взял его с собой в Сороки. В городе остановился у знакомого, у которого была дочь — ровесница Бори. Оставив с ней сына, Григорий Амвросиевич ушел по своим делам в город.
Боря недолго играл в чужом саду. Вос­пользовавшись тем, что няню позвали в дом, он открыл калитку и улизнул на улицу. Вернувшийся к обеду Владимир Иванович (так звали нашего знакомого) не обнаружил юного гостя и поднял переполох. Прежде всего, ко­нечно, досталось няне. А потом Владимир Иванович сообщил о случившемся в полицию.
Григорий Амвросиевич, вернувшись, также бросился на поиски сына.
Полиция по приметам отыскала Борю в другом конце города. Узнав беглеца, полицей­ский остановил его. Боря не растерялся и важно заявил:
— Меня зовут Борис Главан. Я ищу свое­го папу.
Несмотря на такой солидный тон, поли­цейский взял Борю на руки и отнес к Влади­миру Ивановичу.
Увидев отца, Боря вдруг расплакался и с укором сказал:
— Куда же ты ушел, папа? Я тебя ищу, ищу...
Дома он оживленно рассказывал мне о своих похождениях. Теперь я уже не реша­лась отпускать его с мужем в город.
 
НОВЫЕ ЗАБОТЫ
 
В конце октября 1923 года у меня родился второй сын. Назвали его Михаилом. С рождением Миши забот, естественно, прибавилось. Но и Боря стал серьезнее, будто по­взрослел и, на правах старшего, покровитель­ственно относился к своему брату. Он очень любил малыша и самоотверженно старался помогать мне: катал Мишу в коляске по ком­нате, следил, чтобы тот не обронил соску, от­давал подаренную ему конфету, а когда Ми­ша спал, говорил шепотом.
Эта привязанность с каждым месяцем крепла. В день, когда Миша начал самостоя­тельно ходить, Боря торжествовал:
— Теперь мы с ним будем играть и бе­гать. Правда, мамочка?
— Да он ходить-то еще не научился, а ты уже бегать,— смеялась я.
— Так это ж совсем легко, — доказывал Боря.
Я радовалась, что Боря так заботится о своем младшем брате: строит ему из кубиков домики, сооружает башни, «подземные ходы» и что-то старательно объясняет. Самой любимой игрой моих мальчиков была «поездка в Сороки». Заходя в комнату, я часто застава­ла там ужасный беспорядок: скамейки и стулья перевернуты, впереди сидит Боря с кнутом в руке, за ним — Миша, он держит в руках котенка и радостно покрикивает на «кучера»
— Мы в Сороки едем, — поясняет мне Бо­ря и подхлестывает кнутом «лошадь».
Приходилось мириться с беспорядком и не мешать их игре.
Детство Бори и Миши проходило в дерев­не, и они почти не видели настоящих игрушек. Было у них только по ведерку и лопаточке, которые я привезла из города. Боря все меч­тал о «настоящей» лошадке. Как-то мы взяли его с собой в Бельцы. Проходя по главной улице, Боря внимательно рассматривал витри­ны магазинов и вдруг, остановившись, радост­но закричал:
— Мамочка, смотри, лошадь! Купи, по­жалуйста!
На витрине действительно красовался тем­но-рыжий, с гордо поднятой головой, в позо­лоченной уздечке конь. Мы зашли в магазин, спросили цену. Красавец-конь стоил непомер­но дорого, не по нашим деньгам.
Боря был очень огорчен этим и всю обрат­ную дорогу вспоминал о сказочном коне, уви­денном в магазине.
— А ты не горюй, — успокаивал его отец. — Вот накопим денег и купим коня. А пока бу­дешь скамейки переворачивать.
И я и муж часто рассказывали детям сказ­ки. Боря особенно любил сказки о богатырях, о храбрых и сильных людях. В долгие зимние вечера, когда в трубе завывал ветер, дети сидели у горячей печки и слушали. В комнате тепло и уютно. В такой обстановке кажутся особенно грозными битвы богатырей с темны­ми силами зла. Заканчивалась сказка, и дети опять просили:
— Папа, расскажи еще. Про Фэт-Фрумоса (Добрый молодец (молд.) – Авт.) расскажи, про Илляну Косынзяну..
И Григорий Амвросиевич негромким басом снова начинал:
— В некотором царстве, в некотором госу­дарстве...
Он рассказывал до тех пор, пока у ребят не начинали слипаться глаза. Полусонных я раздевала их и укладывала спать.
Среди сказок были такие, которые вызыва­ли раздумья. Помню, однажды муж расска­зал детям такую, похожую на быль, сказку.
— В некотором царстве, в тридевятом государстве жил один богатый человек. Был он страшно скупой и жадный, и люди не любили его. Но когда богач проходил по улице, все низко кланялись ему, и только один старик не хотел ему кланяться, отворачивался. Это был гордый и честный человек. Он не мог уважать богача, который издевался над кре­стьянами, кормил их гнилыми огурцами и за­плесневевшими сухарями.
Однажды летом, в самую страдную пору, народ не вышел на работу к богачу. Созрев­шие хлеба начали осыпаться. Тогда в дом бо­гача пришел старик: «Видишь, как плохо быть жадным, — сказал он богачу. — Из-за своей жадности ты можешь потерять весь урожай. Не скряжничай, корми крестьян сыто, и они уберут хлеб».
Всю ночь не спал богач. Не хотелось ему уступать, но и хлеб был жалко потерять. Под утро он кликнул слуг, велел зарезать несколь­ко баранов, накрыть на дворе столы и досыта накормить крестьян.
— Молодец старик, добился своего, — ра­довался Боря.
Росли наши дети вместе, были неразлучны, а вот характеры, наклонности у них были совсем разные.
Мы выписали румынский детский журнал «Диминяца копиилор» («Детское утро». – Авт.). Боря и Миша с удовольствием слушали стихи о забавных похож­дениях Хапли — комического героя этого жур­нала. Кроме стихов, рассказов и картинок журнал издавал приложение, рассчитанное на развитие детской смекалки. В журнале печа­тались замысловатые фигуры, из которых, ес­ли правильно вырезать их и склеивать, мож­но было сделать различные игрушки: самолет, мушку, корабль, домик.
Боря и Миша часами возились над этими приложениями. Вот тут-то и было видно, кто из них настойчивее и терпеливее. Мише быст­ро надоедала игра, он или откладывал при­ложение, или же просил меня помочь. Боря, наоборот, подолгу сидел за столом, вырезал не торопясь, аккуратно, старался точно сле­довать линиям, которые были на рисунке. Он забывал обо всем: об улице, о товарищах и сосредоточенно работал ножницами. Борю увлекало желание увидеть, что же из этого получится, какая игрушка. Он не бросал ра­боту, пока не добивался своего. А закончив, спешил ко мне.
— Смотри, мама, какой красивый самолет получился, — и бежал с игрушкой на улицу, чтобы показать ее товарищам.
Ребята придирчиво рассматривали само­лет. Недовольные тем, что Борю приходится подолгу ждать, они не выказывали своих вос­торгов, а деловито замечали:
— Упрямый ты, Борька.
 
ПАМЯТНЫЙ ГОД
 
Тот горестный год мне очень хорошо за­помнился.
Январь стоял лютый, морозный. По ночам стены трещали от стужи.
— Это мороз пробивает щели. Хочет к нам в дом забраться, — шутил муж.
Снегу выпало много, и старики, глядя на заваленные сугробами улицы, сокрушенно ка­чали головами:
— Давненько не было такой зимы.
Как-то вечером, впустив за собой клубы белого пара, к нам зашел сосед Герасим. Он обмел веником снег с валенок, снял кушму, перекрестился и негромко печально произнес:
— Слыхали, в России Ленин умер?
— Кто сказал? — вскрикнул Григорий Ам­вросиевич.
— На мельницу ездил, в Бельцы... Люди говорили, будто в газетах пропечатано... Ра­бочие мельницы митинг устроили... почтить Ленина... Полиция, говорят, двоих арестовала.
Наступило тяжелое молчание. Муж и Ге­расим, чтобы скрыть волнение, понурив голо­вы, стали свертывать цигарки. За окном потрескивал мороз.
— Как же теперь, Григорий Амвросие­вич? — растерянно спросил Герасим, сделав глубокую затяжку. — Говорили, Ленин пошлет Красную Армию освободить нас. А как же теперь... без Ленина?
Григорий Амвросиевич молчал. Чем он мог утешить потрясенного горем крестьянина? Он, как и многие другие, считал румынскую ок­купацию временным явлением и надеялся, что правительство Румынии выведет свои войска из Бессарабии. Но шли годы, а оккупанты продолжали хозяйничать на бессарабской земле. Надежды на свое освобождение мол­давские крестьяне связывали со светлым име­нем Ленина.
И вот его не стало...
— Видать, самим придется бороться, — со вздохом сказал Герасим. — Только что из это­го выйдет?.. Вон в Хотине поднялись, а что получилось? — Он жадно затянулся дымом, словно хотел заглушить тяжелые мысли.
— Нет, без России нам нету житья, — вдруг убежденно говорит Герасим и, нахло­бучив кушму, молча выходит.
Ленин... Мне вспоминается бурная весна 1917 года. Толпы народа у Финляндского вок­зала в Петрограде. Владимир Ильич произнес вещие слова: «Да здравствует социалистиче­ская революция!»
...«Как же теперь, без Ленина?» — вспом­нились мне горькие слова Герасима. В то вре­мя я сама не нашлась бы, что ответить. Но ленинские идеи проникали во все угол­ки земного шара, поднимая угнетенных на борьбу за лучшую жизнь.
Однажды в сентябрьский день 1924 года муж вернулся с работы хмурый, взволнован­ный. Не отрывая глаз от газеты, он возму­щенно говорил:
— Негодяи! Ах подлецы!
— Что случилось? Кого ты ругаешь? — спросила я.
— Вот, читай, — протянул он мне газету,— в Татарбунарах крестьяне не хотят призна­вать румынскую власть. Так королевские войска бросили против них артиллерию и расстреливают безоружных людей. Звери!
Позднее мы узнали, что на юге Бессара­бии произошли грозные события. В Татарбунарах и во многих расположенных вокруг селах вспыхнули народные восстания. Вос­ставшие изгоняли румынских бояр и помещи­ков и создавали органы народной власти — Советы. В первые дни успех был на сторо­не восставших. Они очистили от оккупантов большой район и провозгласили в нем Совет­скую власть.
Румынское правительство бросило туда крупные силы пехоты и артиллерии. Много деревень было разрушено и сожжено, тысячи людей расстреляны и брошены в тюрьмы.
В 1925 году в Кишиневе состоялся суд над участниками Татарбунарского восстания, так называемый «Процесс 500». В нашем доме только и было разговоров, что об этом про­цессе. Пятилетний Борис, очень чуткий к сло­вам взрослых, спросил меня:
— Мама, а зачем этих дядей убивают? Они плохие, да?
— Нет, сынок, они хорошие. Вырастешь большим — узнаешь.
В том же году Бессарабию посетил извест­ный французский писатель Анри Барбюс. Он написал книгу «Палачи», в которой на весь мир заклеймил румынских колонизаторов.
 
Продолжение
Поиск
Архив записей
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz

  • Сайт создали Михаил и Елена КузьминыхБесплатный хостинг uCoz