Корниенко Костя
Из книги «О подвигах, о доблести, о славе…». Составитель Г.Н.Яновский. Москва, «Детская литература», 1985.
л. Сотник
ДНЕВНИК КОСТИ КОРНИЕНКО
Обыкновенная тетрадка. В таких и сейчас школьники пишут классные сочинения или решают задачки. На первой странице надпись: «Дневник Корниенко Константина Васильевича». Разве и сейчас мало любителей вести дневники? Вот только картинка на обложке такая, каких не встретишь сегодня: идут в бой, ощетинившись пушками и пулеметами, танки — предшественники знаменитых «тридцатьчетверок», а над ними, распластав могучие крылья, проносятся многомоторные бомбардировщики. И невольно вспоминаются слова когда-то очень популярной песни:
Если завтра война, если завтра в поход,
Если черная сила нагрянет...
Ее пели осоавиахимовцы, возвращаясь с занятий, гулко топая по булыжной мостовой, единственной в нашем маленьком городке. Ее пели мы, мальчишки, пристроившись в хвост осоавиахимовской колонне, смертельно завидуя парням с настоящими винтовками на плече...
Если завтра война... Но перевернешь страницу, и в лицо пахнет пороховой гарью и дымом пожаров. Война пришла. И то завтра, о котором пелось в песне, стало сегодняшним днем. Сегодня умирали люди, сегодня рушились мечты и надежды, сегодня каждый решал для себя мучительно трудный вопрос: как жить дальше? А песни... Песни пели другие... «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой...»
Костик Корниенко... Небольшого росточка, худенький, черноволосый, с карими умными глазами. Донбассовский мальчишка. Сдвинутая на затылок кубанка, расстегнутый полушубок... Таким он остался в памяти жителей села, таким он смотрит на нас с фотографии.
«Костю в школу отдали рано, — вспоминает его брат В. Корниенко. — Он был таким живым и подвижным, что ему трудно было высидеть урок до конца. Учительница рассказывала маме, что он мог во время урока встать и выбежать из класса. Сам он говорил: «Встал и побежал». А вот учился брат хорошо. И очень много читал».
По характеру он был из тех, кого в ребячьей среде называют заводилами. Ни одно дело в классе или школе не обходилось без его участия. Вскоре одноклассники избрали его старостой, членом учкома. Долгое время Костя редактировал стенную газету и делал это с большим увлечением, даже переписывался с «Пионерской правдой», спрашивая у нее доброго совета.
«В этом мальчике счастливо сочеталось многое, — рассказала мне недавно бывшая классная руководительница Кости Г. Петренко. — Светлый разум, активный темперамент, дисциплинированность, скромность, настойчивость в достижении поставленной цели, любовь к технике, живописи, музыке. Все это было у Кости».
«Старший мой брат много читал о художниках и сам неплохо рисовал, играл на нескольких музыкальных инструментах, а в старших классах увлекся радиотехникой. Впоследствии это увлечение ему особенно пригодилось...»
Он мечтал строить корабли и готовился к поступлению в Николаевский кораблестроительный институт. Он любил жизнь. Но больше жизни он любил Родину. Может быть, потому первой дневниковой записью стали всем хорошо знакомые, но всегда бессмертные слова: «Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы...»
Это были не просто слова. Для него они стали священной заповедью, воинской присягой, которой он остался верен до конца.
Костика Корниенко, подростка из поселка Троицко-Харцызск, что в Донбассе, бойца шахтерского партизанского отряда «За Родину», расстреляли утром 11 марта 1943 года. Было солнечно и тепло. Пахло оттаявшей землей и тополиными почками. Он шел по раскисшей дороге, щурил глаза навстречу солнцу и, чуть шевеля разбитыми губами, напевал свою любимую «Катюшу». Увидев соседку, переходящую дорогу с ведрами на коромысле, остановился на секунду, нашел в себе силы пошутить: «Зачем же, тетя, с пустыми...»
Конвоир толкнул его прикладом в спину.
У околицы он остановился. Сказал: «Дальше не ведите. Здесь будет лучше».
Грянул залп.
Об этом рассказывали очевидцы, и я ничем не приукрасил их рассказ. Человек встретил смерть. Встретил ее просто и спокойно. Так встретит ее не каждый. И тут необходимо процитировать еще одну запись из дневника, которая стоит чуть ниже известных слов Николая Островского: «Когда человек идет на смерть, то самое меньшее, что ему надо знать, это: зачем?»
Константин Корниенко знал.
Его похоронили за селом. На могиле посадили цветы. Человека не стало. И только боль запеклась навсегда в сердце матери, и только добрая память навсегда поселилась в сердцах людей. Осталась еще тетрадка. Дневник.
Напрасно, читатель, ты будешь искать в нем описания героических подвигов партизан. Условия конспирации не позволяли Костику сделать это. И все же каждая строчка дневника бесценна, как голос расстрелянной юности, дошедший к нам через годы, как памятник на партизанской могиле.
«Ст. Апостолово. 29 июля 1941 года.
В 5 часов вечера я услыхал печальное известие: беженцы рассказывают о бомбардировках Николаева и Одессы. Так и кажется, что вот-вот покажутся немецкие самолеты. Они уже были здесь немного раньше, шли бомбить Днепропетровск и Запорожье...
5 января 1942 года.
Сижу вечером один. Пишу...
Утром встал поздно. Позавтракали. Дождался Шуру и Васю. Вместе с ними стали собирать «генератор». А что за генератор, расскажу после. Пришлось поработать. Но разве мы боимся работы?»
Удалось узнать, что это был за «генератор», о котором писал Костя. Так он условно называл радиоприемник, который хорошо послужил партизанам.
«7 января 1943 года.
В доме суматоха. Оказывается, должна прийти полиция с обыском и описать все имущество. Наше и дяди.
Ждали полицию до восьми вечера. Не пришли. Ходил к соседям. Когда шел домой, небо на востоке пылало. Вот бьют так бьют, что и небу жарко.
9 января 1942 года.
Сегодня был на допросе в полиции. Стучусь в дверь.
— Можно?
— Можно. Как твоя фамилия?
И начался допрос. На столе лежит наган, шомпол, патроны. Передо мной сидит начальник Харцызской уголовной полиции. За его спиной стоит винтовка. Он улыбается и, прищурив глаза, смотрит на меня. Я отвечаю ему тем же. Он спрашивает меня об оружии, имею ли я его. Допрос окончился скоро, потому что я отвечал точно и ясно.
Был на допросе и Вася (брат Кости.— Л. С.). Следователь сказал ему, что будет еще говорить со мной завтра и если он не будет удовлетворен моими ответами, то, наверное, применит то, что применил к Петру Ракитову, — шомпол. А он меня уже предупреждал.
После допроса был у Хорошайло Н. и рисовал акварелью новогоднюю елочку. Вышло хорошо.
13 января 1942 года.
В 10 часов утра позавтракал и ушел к Николаю X. рисовать «Вид скалы среди моря» Айвазовского. Открытка не цветная, и поэтому приходится делать две работы: рисовать и подбирать цвет. Сегодня нарисовал только небо, на фоне которого видны грозовые тучки. Работа моя понравилась и Николаю и Митьке Блетникову, который сказал, что вот-вот с картины дунет ветерок.
Был у Николая до вечера.
Завтра Новый год (по старому стилю), а за мной вторично приходили из полиции, но по случаю того, что меня дома нет, они сказали, чтобы я пришел завтра. Как бы они меня не поздравили палками. Ну что ж, придется и палки принимать.
16 января 1942 года.
В ночь под 16-е мне что-то снилось... Я купался в мутной воде, а вокруг меня плавали гады, но не кусали. Надо быть осторожным, как бы и правда не укусил какой гад...
2 февраля 1942 года.
После продолжительного молчания возобновляю запись. Мой дневник спасся чудом. 16 января у нас в доме был сделан обыск, а я положил дневник под ящик, где он и спасся. У нас полиция взяла все тетради и радиочасти...
Дня через два из нашего поселка стали выгонять в «добровольном порядке» на работу в Зугрэс, по расширению плотины. Я тоже там «работал». Людей сгоняют в котловину. Там они работают на правах пленных под немецкой охраной. Я работал 3 дня, но в последнее время, ссылаясь на «боль» в левой руке, перестал ходить...
8 февраля 1942 года.
Последние пять дней ничего особенного для себя и для людей я не сделал...
Сегодня весь день вокруг нашего села слышались взрывы.
День сегодня был хороший, «погода летная», и поэтому, встав с постели и выйдя во двор, я сразу встретил три «ястребка», которые с быстротой молнии пронеслись над нашим домом. Они летели так низко, что казалось, вот-вот зацепят за дымоходные трубы, а колхозники любовались их полетом, говорили, что советские летчики до того смело летают, что скоро будут ездить по улицам, запруженным немцами. Целый день был слышен рокот моторов советских самолетов, стрельба немецких зениток и шум «телеги».
17 февраля 1943 года.
Сегодня был весь день на ногах. На улице тает. Тепло. Похоже на весну...
Хочется многое написать, но знаю, что это опасно. Вот сейчас пишу, а может быть, завтра меня здесь не будет. Слыхал, что якобы полиция сегодня эвакуируется, и поэтому я не исключаю возможности, что и нас могут эвакуировать. Хотя бы дней на десять позже.
Часто ловлю себя на мысли: не хочется погибать, не сделав большой пользы для Родины. Лучше бы погибнуть на фронте. Знаю, что если бы я попал на фронт, то вся моя хандра быстро бы отпала...»
Окончание фразы тщательно зачеркнуто. Это последняя фраза в дневнике. Через день Константина Корниенко арестовали. За несколько дней до смерти он думал о том, что слишком мало сделал для Родины, хотя его послужному списку мог бы позавидовать и бывалый партизан: распространение листовок, диверсии, вооруженные нападения на полицейских и фашистских солдат, доставка оружия и боеприпасов во взводы отряда, переход линии фронта для связи с командованием и т. д. В момент ареста он продолжал думать и заботиться о других. Когда фашисты ворвались в комнату, Костя успел прикрыть одеждой, что висела на вешалке, бойца партизанского отряда, которому потом удалось скрыться.
Много хорошего можно бы рассказать о Косте Корниенко — парнишке из поколения Чекалиных и Матросовых, но пусть это лучше сделает человек, обязанный ему жизнью и свободой, — народный артист Грузинской ССР Михаил Туманишвили. Ему Костя помог бежать из плена и долгое время прятал у себя в саду.
«Костика Корниенко мне трудно забыть, — писал мне Туманишвили. — Он обладал необычайным человеческим обаянием, которое очень быстро сближало его с людьми.
Судьба свела меня с ним в те годы, когда Донбасс представлял собой груду взорванных зданий, шахт, конструкций, дорог, жизней. Мы часто встречались с Костиком в шалаше. Им владела фанатическая ненависть к гитлеровцам и полицаям, и при виде их он не умел себя сдерживать.
Как-то раз, найдя в поле листовку «Вести с Советской Родины», он принес ее мне в шалаш, и мы долго работали. Костик притащил из дому кипы старых тетрадей, карандаши; через два дня у нас было больше сотни рукописных копий, которые он унес с собой. Среди кого он их распространял — не знаю. Очень хорошо помню, как он рассказывал о своих друзьях, которые вместе с ним потопили на какой-то переправе около 20 немцев.
Показал он мне свой тайник во дворе дома, вправо от ворот, при входе, где он хранил оружие. Когда я спрашивал у него, откуда все это и где эта переправа, он неопределенно водил рукой по воздуху и весело улыбался.
Несколько раз он обучал нас разговорному шифру-коду, которым пользовались его друзья, когда хотели «напакостить» фашистам и полицаям» (это его выражение).
Я бы таким, как Костик, из золота памятники ставил. Он весь, до последней клетки своего существа, был героем, верящим в красивую, замечательную идею. Костик никогда не бил себя кулаком в грудь, не кричал напыщенных фраз — он был просто обыкновенным хорошим советским парнем, а такие парни и были героями.
Костик был мечтателем и часто рассказывал, какая прекрасная жизнь будет после войны.
Таких, как Костик, надо помнить героями — они были героями, ведь они еще детьми сражались за Родину». |