Страница 4

 

Продолжение повести З.Т.Главан "СЛОВО О СЫНОВЬЯХ".

 

ПО ВОЕННЫМ ДОРОГАМ

 

Отдохнуть Михаилу не пришлось. На дру­гой день его вызвали в сельсовет. Началась всеобщая мобилизация.

Отправка мобилизованных была назначена на следующее утро.

Погода по-прежнему стояла дождливая. Но в хлопотах, приготовлениях люди не замечали ненастья.

Всю ночь мы не гасили огня. Я готовила Мише белье, теплые носки, напекла в дорогу пирожков и лепешек. А Григорий Амвросие­вич, как бывалый солдат, заботливо учил сы­на не быть безрассудным в бою, не подстав­лять понапрасну голову пуле.
Настроение у нас было подавленное. Угне­тала не только близкая разлука с младшим сыном, но и то, что мы ничего не знали о Борисе. Я все думала о нем. Жив ли? Куда забросила его военная судьба? Со страхом от­гоняла мысль, что он мог погибнуть.

Рано утром мы уже были в школе. Еще издали услышали гул голосов. Матери про­сили сыновей беречь себя, писать почаще. Мужья наказывали женам, как вести хозяй­ство. А молодушки да невесты, не стесняясь народа, обнимали, целовали своих любимых и плакали.

Я еле сдерживала душившие меня слезы. Вдруг подбежал мальчик и, дернув меня за юбку, сообщил:

— Тетя Зина, ваш Борис пришел... я ви­дел...

Я кинулась к двери и в коридоре едва не столкнулась с Борей. Грязный, похудевший, с винтовкой за плечами, он шел мне навстречу и улыбался усталой, измученной улыбкой.

— Боря, родной мой...

Он все улыбался, совсем повзрослевший, возмужалый.

— Я шел домой, но мне Гаврила сказал, что вы тут. Вот я и пришел, - сказал он, слов­но оправдываясь за свой неопрятный вид.

— Миша уходит в Красную Армию, — со­общила я..

— Это хорошо. Я тоже пойду с ним.

— Тебе отдохнуть нужно, Боренька, — взмолилась я.

— Теперь не время отдыхать, мама. От­дохнем потом, когда разобьем фашистов, — от­ветил Боря, и я поняла, что передо мной не прежний послушный мальчик, а получивший боевое крещение воин.

Но и я не сдавалась: уж очень хотелось мне, чтобы он хоть немного побыл с нами. Я обратилась за поддержкой к мужу. Григорий Амвросиевич только пожал плечами: дескать, что я могу сделать?

— Ну, Боря, родной, ну, на денек, — умоля­ла я сына.

— Не могу, мамочка. Не сердись, — и, по­целовав меня, Боря прошел в комнату комис­сии.

Просьбу его удовлетворили, и он со своей неразлучной винтовкой, полученной в истре­бительном отряде, присоединился к колонне мобилизованных. Его назначили старшим.

Вскоре колонна тронулась. Прощаясь с сы­новьями, я дала им на всякий случай адрес деверя, который жил в Донбассе, в городе Краснодоне.

— Может, нам придется переехать туда, — говорила я им.

По грязной, размытой дождями дороге ко­лонна медленно двинулась к Рыбинскому мос­ту. Матери, жены, родные брели за ней, при­читая и всхлипывая. Я еще раз обняла сыновей и долго смотрела им вслед, пока колонна не скрылась за холмами. Усталая, обессилен­ная, вернулась в село.

У школы мне бросилась в глаза толпа лю­дей в чужой военной форме. На некоторых бе­лели повязки бинтов. Плотным кольцом их окружали ребятишки, старики, женщины.

— Что здесь такое? — спросила я соседку.

— Пленных привели.

Только теперь я разглядела немецких и ру­мынских солдат. Они располагались на отдых и изредка наглым, звероватым взглядом по­сматривали на толпу. Был здесь и конвой из красноармейцев.

Вдруг из-за угла с грохотом выкатилась по­возка, запряженная парой лошадей. Осадив взмыленных коней, из нее выскочил Борис. Он побежал к школе и, увидев пленных, остано­вился пораженный. Лицо его гневно пылало, глаза горели лютой ненавистью. Не помня себя, он вскинул винтовку.

— Эй, не балуй. По безоружным не стре­ляют, — крикнул красноармеец из конвоя.

Борис словно только теперь опомнился. Тя­жело дыша, он опустил винтовку и прошел в школу.

Возвратился он оттуда вместе с председа­телем отборочной комиссии. Я окликнула Бо­риса:

— Почему ты возвратился, сынок?

Взволнованной скороговоркой он ответил:

— Дошли до леса... несколько человек сбежало... кулацкие сынки. Я вернулся, что­бы доложить.

Быстро простившись со мной, он сел в повозку и укатил.

И вот мы опять одиноки. Сыновья ушли на фронт. Когда-то увидимся снова?

Потекли тревожные дни. Орудийный гул все ближе и ближе. Через село идут отступаю­щие части Красной Армии. Фронт неумолимо приближался к нашему селу. Посоветовав­шись, мы решили эвакуироваться.

— Поедем к Косте, в Донбасс... — предло­жил муж. — Немцы туда не дойдут.

И мы стали собираться в путь.

 

ЗЕМЛЯ В ОГНЕ

 

Самым трудным делом в то горестное вре­мя было раздобыть подводу или грузовик. И вот мы стоим у дороги, тщетно надеясь остановить машину. Так прошла неделя. Наконец, нам посчастливилось. Водитель военной ма­шины, нагруженной мешками с мукой, согла­сился подвезти нас. Обрадованные, мы стали таскать узлы.

— Э, с таким грузом не возьму... Вообще-то нам гражданских нельзя возить, — заупря­мился шофер.

Пришлось оставить почти все, что мы уло­жили в узлы, и взять только немного белья и верхнюю одежду.

Когда, неотступно преследуемые артилле­рийским гулом, мы выехали за село, на душе стало легче. Теперь, думала я, мы не попадем в лапы врагу.

У Рыбницкого моста, где мы должны были переправиться на другой берег Днестра, ско­пилось множество автомашин, подвод, ожидающих своей очереди. Немцы непрерывно бомбили переправу. Вода в реке кипела, огромными столбами вздымалась вверх, но мост оставался невредимым. Фашистские летчики с бреющего полета расстреливали скопивших­ся у переправы женщин и детей.

Нет, никогда не забуду я ужасов первой бомбежки. Кажется, небо разверзлось, и от­туда с оглушительным воем прямо на наши головы летят бомбы. Земля содрагается от взрывов, слышатся душераздирающие крики перепуганных и раненых детей... Зажмурив глаза, мы лежим в кукурузе, охваченные ужа­сом. Но смерть миновала нас. И оттого мы стали смелее и уже спокойнее воспринимали тревожный сигнал: «Воздух!» Земля оказалась более надежной защитой, чем она представля­лась в памятную первую бомбежку.

В этот день нам повезло — подошла наша очередь переправляться на другой берег. Мед­ленно подкатываем к мосту, за которым зе­ленеют сады...

— Что везешь? — спрашивает шофера по­дошедший к нашей машине военный.

— Муку, товарищ капитан.

— Поворачивай обратно. Машины с про­довольствием собираются в селе Васильевка и оттуда следуют по особому указанию. Ясно?

Шофер развернул машину и погнал ее по новому адресу. Мы с трудом уговорили его «подбросить» нас на три километра ниже Рыбницкого моста. Там была другая переправа.

По дороге, ведущей в Вадрашково, мы до­гнали несколько крестьянских подвод. Узнав, что они едут к переправе, мы попросили воз­чиков подвезти нас туда.

В село Вадрашково мы въехали ночью. Жуткая тишина стояла вокруг. Некогда кра­сивые улицы превратились в груды развалин, кое-где курился дым. На дороге валялись уби­тые лошади, коровы. Из уцелевших домов люди не выходили: отсиживались в подвалах. Одни эвакуированные оживляли это почти вымершее село. Среди ожидающих переправы оказалась табельщица нашей МТС.

— И директор наш, товарищ Мишин, здесь. Помогает переправлять людей на тот берег, — охотно рассказала она. — Хотите по­видать его?

Она привела нас к камышовому шалашу. На земле, устланной соломой, спали, подло­жив под головы винтовки, воины истребитель­ного отряда.

Я разбудила Мишина.

— А? Что случилось? — вскочил он и, уз­нав меня, радостно улыбнулся: — Кого вижу, батюшки мои! Здравствуйте, — и бросился об­нимать нас. — Выбрались? — Очень, очень рад. Извините, на одну минуту оставлю вас.

Вскоре Мишин вернулся, неся в глиняной миске несколько кусочков вареного мяса и хлеб.

— Больше ничего не смог достать, — оп­равдывался он.

Мы только теперь вспомнили, что весь день не ели, и с жадностью набросились на еду.

— Переправиться я вам помогу, — успоко­ил нас Мишин.

Действительно, этой же ночью нас на бар­же перевезли на другой берег Днестра. Оста­ток ночи мы провели в местечке Рашково, в чьем-то саду. А утром, сложившись с другими семьями, наняли подводу, чтобы добраться до станции Кодыма.

Попасть в поезд оказалось очень трудно. Перегруженные составы, идущие на восток, не делали остановок на станциях, а лишь за­медляли ход, и пассажиры на ходу вскакивали в вагоны. Лишь на третий день решились и мы прыгнуть на ходу. Я вскочила на поднож­ку и чьи-то заботливые руки подхватили меня. Муж успел вскочить в соседний вагон. Теперь мы чувствовали себя спокойнее. Поезд мчал нас в глубь страны, все дальше и дальше от фронта.

Фашистские самолеты преследовали наш беззащитный эшелон, часто бомбили и об­стреливали из пулеметов. Не раз, остановив­шись в поле, машинист давал тревожный гудок, и, покинув вагоны, мы прятались в хлебах.

Никогда не забуду двух сестер, ехавших в одном с нами вагоне. Младшая из них в одну из бомбежек потеряла пятилетнего сына и лишилась рассудка. Она то пела, то начи­нала дико кричать:

— Ванюшка мой, Ванечка!

После каждого налета в поезде начинался переполох: матери искали своих детей, дети — родителей. У города Первомайска мы всю ночь простояли у закрытого семафора. Город был объят пламенем: немцы сбросили на него зажигательные бомбы.

Еще одна страшная ночь запомнилась мне. Мы стояли на какой-то небольшой разрушен­ной станции. В бледном свете луны возвыша­лась чудом уцелевшая водокачка. На ней не­прерывно и как-то зловеще кричал сыч. А поодаль, возле склада с зерном, выли привя­занные сторожевые собаки. В вагоне безу­тешно рыдали матери, потерявшие детей. Все это так угнетало, что хотелось бежать от этой мертвой станции куда глаза глядят. Только утром к поезду прицепили паровоз, и мы двинулись дальше.

Труден был путь в Краснодон. Нам при­шлось ехать на открытой платформе и по не­скольку дней сидеть, скучившись у разбитых вокзалов, на станциях. Только через две не­дели добрались мы до станции Семейкино, в трех километрах от которой, как нам объяс­нили, находился Краснодон.

Оставив мужа с вещами на вокзале, я пошла отыскать деверя. Передо мной во всей красе раскинулась донецкая степь. Словно большие длинноногие птицы, возвышались над ней копры, весело белели шахтерские поселки. Меня так тянуло к домашнему уюту, что я, преодолевая усталость, довольно бодро заша­гала к показавшимся в степи домикам. Но оказалось, это не город, а поселок Краснодон.

— До города от нас восемнадцать кило­метров, — объяснила мне вышедшая из край­него дома женщина.

Раздумывать было некогда. Расспросив о дороге на Краснодон, я пошла дальше.

Константин Амвросиевич очень обрадовался, увидев меня.

— А Гриша где? — забеспокоился он о брате.

— На станции ждет. На следующий день рано утром, раздобыв где-то подводу, Константин Амвросиевич уе­хал на станцию за братом.

Мы хорошо устроились в Краснодоне. По­ступили на работу. Не хватало главного — спокойствия. С нетерпением ждали вестей от ребят. Но они не приходили.

 

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

 

Пожалуй, самое худшее для родителей — не знать о судьбе детей. Неизвестность долго и мучительно томит, угнетает человека. Мы прожили в Краснодоне уже больше полутора месяцев, а от сыновей никаких из­вестий не было. Горестные, тоскливые мысли одолевали меня. А тут еще с фронта прихо­дили печальные вести. Наша родная Молда­вия была оккупирована врагом. Земля пыла­ла в огне, истекала кровью, исходила слезами.

В те дни люди мало говорили. У каждого было свое горе.

Как-то к нам в контору райпотребсоюза зашел Константин Амвросиевич. Он был не­привычно весел, улыбался, и мы решили, что он принес радостные вести.

— Потрясающая новость, Зина. Иду я в магазин за хлебом. Навстречу мне хлопец, ус­талый такой, запыленный: длинный, видно, путь прошел. «Вы не скажете, где здесь Кол­хозная улица?» — спрашивает. «Скажу, — отве­чаю. — А ты что? Ищешь там кого?» «Да, — говорит, — дядя у меня здесь проживает, Кон­стантин Амвросиевич Главан...» Вот как мы с племяшом встретились.

Я так и подскочила:

— Где он?.. Боря, Миша?

— Младший. Из окружения выбрался.

Я отпросилась у председателя и побежала домой.

С того времени, как мы расстались, Миша удивительно изменился. За два месяца война перековала застенчивого мальчика в смелого, мужественного воина.

Прихлебывая горячий чай, он неторопливо рассказывал:

— Зачислили нас в рабочий батальон. Ко­пали рвы, строили укрепления: готовили пози­ции для наших войск. И вот однажды мы ра­ботали под Ананьевом. Смотрим, неподалеку от нас остановились подводы, с них соскочили люди с винтовками. И кто, ты думаешь, был среди них? Директор МТС, товарищ Мишин. Он так обрадовался, когда нас увидел! От него мы и узнали, что вы выехали в Красно­дон. Отдохнули они маленько и дальше отпра­вились. Мишин тепло распрощался с нами и дал немного денег. Тогда мы с Борей решили, что за вас можно не тревожиться: к немцам теперь не попадете.

— А как же вы потеряли друг друга? — нетерпеливо прервала я.

— Э, мама, такое было! — вздохнул он. — Неожиданно все получилось... Мы с Борей работали на разных участках, когда немцы окружили наш батальон. Командование при­казало выходить из окружения. Ох и трудная была дорога.

Целый месяц добирался Михаил до Крас­нодона. У него не было ни денег, ни хлеба. В пути он нанимался на работу: в колхоз или на шахту. Последней его остановкой был Во­рошиловград. Здесь он два дня грузил уголь, а потом, встретив попутчика до Краснодона, пошел с ним. Первый человек, к которому он обратился в городе, оказался его родным дядей.

— Я очень переживал, что потерял Бори­са. Ведь вдвоем любую беду легче перенести. А одному как-то страшно. Шел и все думал: «Что с Борей? Не захватили ли его немцы? Сумел ли он выйти из окружения?»

Тревога за судьбу Бориса заполнила те­перь все мои мысли.

— Нечего так убиваться, Зина. Если Ми­ша ушел от них, то Боря и подавно уйдет, — подбадривал меня муж.

Он оказался прав. Спустя несколько дней почтальон принес мне маленький бумажный треугольник. Взглянув на него, я сразу узна­ла почерк Бори.

Боря сообщал, что ему удалось вырваться из окружения и присоединиться к отступаю­щим войскам. «Где Миша и что с ним, ниче­го не знаю, — писал он. — В суматохе мы поте­ряли друг друга... Мне горько сообщать тебе об этом, мама. Но скрывать правду я не могу.

Меня временно определили в санитарно-хирургический автотранспорт».

 

СНОВА В СТРОЮ

 

Это письмо словно подхлестнуло Мишу. Он вскочил с табурета и горячо заговорил:

— Нет, я не могу ни минуты оставаться здесь. Боря на фронте, бьется с фашистами, а я отсиживаюсь в тылу! Позор! — Он мет­нулся было к двери, но на пороге остановился:

— Папа, ты знаешь, где военкомат нахо­дится?

Отговаривать Михаила было бесполезно. Григорий Амвросиевич назвал адрес военко­мата, и Миша отправился туда.

Недели через две мы снова проводили его в Красную Армию. Некоторое время он был в Саратове, а потом его послали в Челябинск, учиться на минометчика.

Перед выездом на фронт он писал: «Я очень рад, что наконец наступил долгождан­ный день отправки на фронт. Рад, что теперь и я стану в ряды борющихся за честь и сво­боду нашей Родины, буду ее боевым защит­ником. Теперь, когда я иду на такое большое дело, заверяю вас, дорогие родители, что бу­ду драться так, чтобы ни один фашист не ос­тался на нашей советской земле. Прошу вас, напишите Боре, что я вызываю его на сорев­нование нещадно бить врагов».

Мы с мужем жили в далеком донецком го­родке, а все наши мысли были на фронте, там, где в трудной, кровавой схватке бились с врагом наши сыновья. Письма от них стали для нас самой большой радостью.

«Вчера я получил боевое крещение, — пи­сал Михаил. — Вчера мною были пущены пер­вые мины по фашистским гадам. Это очень важный день в моей жизни».

Борису недолго пришлось служить в санитарно-хирургическом автотранспорте. Узнав, что он владеет румынским языком, командо­вание назначило его переводчиком и связис­том при штабе дивизии. Здесь он вел допрос захваченных в плен румын. В ноябре 1941 года Боре было присвоено звание сержанта.

Но наиболее важным событием в его жиз­ни в ту тяжелую военную зиму было вступ­ление в ряды Ленинского комсомола. В своем письме, поздравляя нас с Новым, 1942 годом, Борис писал:

«Я очень рад, что меня приняли в комсо­мол, и постараюсь оправдать оказанное мне доверие. У нас на фронте все бойцы считают, что наступающий год будет годом победы. Такие у всех надежды и желания.

Дела у нас идут неплохо. Скоро так уда­рим по фашистам, что ни один из них не су­меет удрать. У нас сейчас стоят морозы, которые дают себя хорошо чувствовать фашист­ской армии. Немцы и их союзники ходят, как привидения: в одеялах, головы обматывают платками. Мы все хотим, чтобы морозы были еще сильнее — пусть мерзнут фашисты. Осо­бенно плохо одеты итальянцы. Их много бе­рут в плен. Они такие голодные, что готовы есть даже отбросы».

В дни, когда на фронте шли ожесточенные бои, когда жажда мести гнала и молодых, и старых на поле боя, Боре было мучительно трудно оставаться в штабе. Его тянуло на пе­редовую, туда, где можно лицом к лицу столк­нуться с врагом и помериться с ним силами.

Как-то Борис не утерпел и выложил все это начальнику штаба.

— Я понимаю вас, сержант Главан, но отпустить на передовую пока не могу: нам нужен переводчик, — ответил ему начальник штаба.

— Разрешите хотя бы участвовать в ноч­ной разведке, товарищ полковник.

— Это другое дело.

Через несколько дней Борю вызвал к се­бе начальник разведки.

— Ну, вот, сержант, ваше желание сбы­вается. Сегодня с наступлением темноты пой­дете с двумя бойцами. Необходимо достать «языка».

Весь день Борис провел в волнении, не­сколько раз проверял и чистил оружие, изу­чал маршрут, по которому нужно было прой­ти на позиции противника, еще и еще раз об­думывал детали.

Ночная операция была проведена удачно. Разведчики бесшумно похитили из румын­ской воинской части офицера и солдата и до­ставили их в штаб. «Языки» оказались болтливыми, от них удалось получить ценные сведения.

Так Борис стал разведчиком. К весне 1942 года он уже был помощником начальника разведки, и ему было присвоено звание млад­шего лейтенанта.

С болью писал он нам о том, что видел на территории, занятой врагом:

«Сердце обливается кровью при виде того, что натворили фашисты на нашей земле. На месте многих городов и деревень остались только зола и пепел. Тысячи невинных людей расстреляны или угнаны на каторгу в Германию. Я буду мстить немецким извергам, пока бьется в груди сердце».

Летом 1942 года на юге начались сильные бои. Часть, в которой служил Борис, была переброшена под Харьков и после напряжен­ного двухнедельного боя попала в окруже­ние. Борис получил приказ спасти ценности и имущество полка, но, несмотря на все усилия, сделать это не смог. Тогда командова­ние приказало часть имущества уничтожить, а другую часть и провизию раздать населе­нию. Выполнив все это, Борис с товарищами стал пробираться на восток.

Фронт уже ушел далеко вперед, в селе­ниях и на дорогах шныряли немцы. Днем Бо­рис и его спутник прятались в хлебах, в лесу или в кустах на берегу какой-нибудь речки, а ночью, держа наготове автоматы, шли дальше.

— Мы не собирались дешево отдать вра­гу свои жизни, — рассказывал нам потом Бо­рис. — Сражаться до последнего патрона, а последнюю пулю — в свое сердце. Живыми не сдаваться — так мы решили.

Как-то вечером они подошли к большому украинскому хутору. Слышались немецкая речь, шум моторов. Заходить в хутор было опасно. А на отшибе, в степи, белел одино­кий домик. Направились туда. На тихий и осторожный стук Бориса дверь открылась, из нее вышел высокий худощавый старик. Уви­дев советских офицеров, он испугался:

— Боже мой, куда вы?.. Немцы тут...

— Не пугайся, дед, мы скоро уйдем дого­нять своих. Только помоги нам.

— С дорогой душой, с дорогой душой, — закивал старик.

С минуту все молчали.

— Вы-то, поди, изголодались, — спохватил­ся старик. Он торопливо поставил на стол миску холодного борща, нарезал крупными ломтями хлеб.

— Спасибо, дед, за хлеб-соль. Теперь мож­но и в дорогу. Только вот что: у тебя старая, потрепанная одежонка найдется? А то в этом, — Борис кивнул на форменную гимна­стерку и галифе, — трудно идти.

— Понимаю, — сказал старик. — Обождите чуток, посмотрю на чердаке. Жинка туда складывала.

Вскоре он принес обоим рваные штаны, рубашки, разбитые ботинки.

— Вот... нашел, — даже смутился старик. — Только тут, кажись, нечем и прикрыться.

— Ничего, сойдет.

Борис и его товарищ быстро переоделись. Свое воинское обмундирование и автоматы они зарыли на огороде и попросили старика хранить это в тайне.

— Скоро вернемся, дедушка, заберем свое добро. Ты уж постарайся, сбереги.

— Не сомневайтесь, — заверил старый шах­тер и обнял ребят. — Ждать вас будем... Дай вам бог удачи.

Теперь можно было идти и днем и не бо­яться попасть на глаза немцам.

Узнав, что от станции Миллерово недале­ко до Краснодона, Боря уговорил своего спут­ника зайти к нам.

 

Продолжение

http://narodsopr.ucoz.ru/index/stranica_5/0-680