Страница 2.

 

 

 

 

 

Из архива Дмитриевой Т.В.

Автор текста не указан (судя по всему, рассказ матери – Е.К.)

 ДЕТСТВО МАЙИ

 

Что мне рассказать о Майечке?

Была она ростом выше среднего, смуглолицая, с черны­ми глазами и .ярко красными, пухлыми губами. Ее роскошные вьющиеся волосы опускались до колен. Из года в год хоро­шела Майечка. На выпускном вечере несколько раз выходила она на сцену в своем любимом синем платье. Я сидела в зале, с гордостью слушала возгласы женщин: "Чья она, эта черненькая, какая хорошенькая!" Мое сердце трепетало от радости.

Дедушка и бабушка очень баловали Майю. Я боялась, что это испортит ее характер. Но напрасно, она только на­училась лаской отвечать на ласку.

Семья наша была обыкновенной трудовой семьей. Имели мы, помню, дом, сад и огород. Там росли яблоки, сливы, вишни, ягоды. Когда Майечка не училась, она с весны до осени большую часть дня проводила в саду. Ходила вмести с бабуш­кой, помогала поливать своей маленькой леечкой капусту и огурцы. "Как хорошо в саду, мама! Там так чудесно поют птички!"

Майя любила цветы и каждый год под нашим окном сеяла астры, львиную пасть, георгины, ночную фиалку и другие. Майечка заботливо ухаживала за цветами.

Помню как-то, приходили ее подруги: Уля Громова, Шу­ра Бондарева, Инна Самошина и стали торопить ее: "Скорее, Майечка, идём на гору зажигать костер, уже все собрались на школьном дворе".

Майечка дала каждой из них по ведерочку и сказала: "Раз так, помогите мне поливать. Кончим и пойдем вместе".

В семье нашей все работали. Майеча с малых лет ви­дела, как каждый заботился о другом. Майечка помогала уби­рать комнату, носить воду из колодца, накрывала на стол и убирала со стола. Любила вышивать. С большим уважением относилась Майечка к старшим. Наши соседи любили ее за это и часто говорили мне, что Майя никогда не пройдет мимо, не сказав: "Здравствуйте!" Когда я приходила домой с работы, Майечка говорила: "Мама, ты устала, ложись отдыхай."

Сама старалась не шуметь. Майя вообще была дисциплинированной, перед тем, как пойти в кино или театр, она каждый раз просила разрешения, даже когда ей было 17 лет. Часто подруги Майи собирались гурьбой и шли на реку Камен­ка. Они там купались, играли, веселились, и к вечеру с венками возвращались домой. Ульяна Громова, девочка очень серьезная, любившая пошутить, смеясь, говорила мне: "Анна Васильевна, возьмите свою русалку, она всех нас выкупала в воде". Майечка очень хорошо плавала и выдумывала разные игры в воде. Несколько раз Майя проводила лето в пионерском лагере. Это было чудесное место для отдыха. Майечка хорошо пела, голос был не сильный, но приятный. Хорошо танцевала вальс, фокстрот и другие. Майя занималась в физкультурном кружке. Возвращалась Майя из лагеря окрепшая и загорелая, как цыганка.

 

В МИРЕ КНИГ

 

С первых же лет Майя с большой охотой ходила в школу. До 6-го класса по всем предметам она имела только «отлично». А позже стали появляться и четвёрки. Майечка добросовестно готовилась к урокам. По утрам она вовремя вставала и собиралась в школу. Часто за ней заходила её подруга Уля Громова и звала с крыльца: «Ну, армяночка, выходи!» Хорошая у них была дружба. Часто девочки собирались у нас. На день рождения Майечки приходили подруги с разными подарками. Приносили ей книжки, цветные карандаши, а иные из девочек посвящали ей стихи. Майечка много читала и каждую прочитанную книгу с девочками обсуждала. Майя много читала и знала наизусть произведения Пушкина и Лермонтова. Сильное впечатление произвело на неё стихотворение Лермонтова «На смерть поэта». Читала «Песню о буревестнике» Горького, «Как закалялась сталь» Островского, «Поднятую целину» Шолохова. При чтении выписывала в тетрадь понравившиеся места. Майя принимала активное участие в общественной жизни. Возня с малышами доставляла ей большое удовольствие. Вообще, Майя с увлечением выполняла свои комсомольские обязанности. Когда она была секретарём комсомольской организации, многих влекла в комсомол, в том числе и Улю Громову.

Счастливо проходили школьные годы у Майи. Я не заметила, как она выросла. Прекрасная была школа, в которой училась Майя и её подруги. Я и все родители признательны преподавателям, по-коммунистически воспитавшие наших детей.

Живо сохранился в моей памяти выпускной вечер средней школы, когда Майя без конца появлялась на сцене. И в эту минуту звучал в моих ушах её звонкий смех. Специально для вечера я сшила ей платье из голубого шёлка. Сестра купила к этому платью белый кружевной воротничок. Затем мы заплели ей косы и спустили на плечи, приколов белую ромашку. Майя посмотрела в зеркало и засмеялась: «Вы разодели меня как невесту, - сказала она, - я так не хочу, мне будет неловко». И она сняв это платье, надела своё любимое, шерстяное.

Ещё в школе Майечке нравился один из учеников, Витя Покровин. Он был славный мальчик, да и хорош собой. Витя часто приходил к нам и приносил книги для Майечки. Как-то, когда Витя был уже в Красной Армии, мне принесли письмо, адресованное Майе. Письмо не было запечатано, а сложено треугольником, как обычно письмо с фронта. Оно оказалось от Виктора. Он был на три года старше Майи. Витя часто катал сестру вместе с Майечкой на лёгких саночках. Они на коньках катались по льду реки Каменки. Майя вовсе не догадывалась, что она нравится ему. Он об этом ничего не говорил ей. Только когда уехал в Армию, стал писать ей. Она давала читать мне и говорила: «Я не буду отвечать ему! Почему он так пишет мне. Я должна учиться дальше».

Виктор служил в Брест-Литовске, в Одессе. В одном из своих писем он писал: «Лежим на берегу Чёрного моря и смотрим на волны. Они точно синие ленты сплетены в твои чёрные косы».

Я посоветовала Майе отвечать на письма. Ибо жизнь солдата тяжела, и это ободрит его, станет более стойким бойцом. Майечка согласилась со мной и писала простые товарищеские письма. Позднее Виктор погиб на войне.

Майя, разумеется, по окончанию школы была намерена продолжать учёбу. Я предлагала поехать ей в Ростов и там поступить в медицинский институт. Я хотела, чтобы Майя стала врачом. Но Майя хотела быть химиком, Майя любила повторять слова одной песни: «Кто хочет, тот добьётся, кто ищет, тот всегда найдёт!»

Началась война и все планы Майечки рухнули. Майя, будучи в это время секретарём школьной организации школы № 6 пос.Первомайки, энергично принялась за дело. Летом 1941 года она вместе со своими подругами: Шурой Дубровиной, Улей Громовой, Сашей Бондаревой были прикреплены к комсомольской организации колхоза села Краснянка на время уборки урожая. Это село было от нас в 18-ти км. Мне не хотелось пускать туда Майю. Я говорила: «Это работа трудная и далеко от нас». Но она сказала мне: «Я секретарь комсомольской организации и обязана первая идти на помощь». И она поехала с товарищами. Они оказали колхозу значительную помощь. В свободное время они читали газеты и журналы для колхозников. Осенью 1941 года немцы довольно близко подошли к Краснодону, комсомольцы получили указание выехать из города. Мы выехали, но сумели доехать только до Новошахтинска, когда враг настиг нас. По дороге Майечка была бодра и оживлена, она совершенно не унывала, Майя говорила, что это недолго продлится, что наш город будет освобождён и мы вернёмся обратно. Скоро нам пришлось лицо к лицу встретиться с этими разбойниками. Они перевернули вверх дном все наши вещи и отобрали всё, что им понравилось. Своими грязными руками рылись они в чемоданчике Майи. Ехать дальше нам не удалось. Шура Дубровина, услыхав в Краснодоне, что мы застряли в Новошахтинске, пришла к нам. Надо было видеть, как была радостна эта встреча. Немецкий комендант Новошахтинска через несколько дней приказал, приехавшим из других мест, вернуться к себе. Мы тоже получили повестку. Пришлось собраться в обратный путь. Майя и Шура нисколько не были подавлены, они весело с ней болтали и смеялись, хотя дорога их очень утомила. В пути к нам подошли два полицая, и тут мы увидели русских людей с повязкой немецких полицейских на руках. Как только мы немножко отошли, Майя и Шура стали громко смеяться. «Вчера были советские – сегодня немецкие предатели».

Мы прибыли в Краснодон 2-го августа. Вскоре прибежала Уля Громова, Шура Бондарева и Вася Бондарев, Лиля Иванихина, Инна Самошина. Они все радостно приветствовали Майечку. Потом долго беседовали, высмеивали порядки. Я боялась, что они также свободно и громко будут говорить и на улице и навлекать беду. Я попросила их быть осторожнее. Майя и её товарищи ни на минуту не примирились с фашистским «Новым порядком». В те чёрные дни они часто говорили: «Никогда, никогда комсомольцы не будут рабами».

Как Уля, Майя и другие девочки возмущались, когда угоняли молодёжь, - говорили они, - лучше пускай убивают на месте. Не знаю, кто из девочек к дверям квартиры Немчиновой, работавшей секретаршей на немецкой бирже труда, приклеил записку: «Как придут наши, Вас повесят первыми». Немчинова в ужасе три дня не выходила на работу. Тяжела была жизнь при немцах. Очень трудно и нам жилось. Я и Майечка не работали. Единственным источником пропитания для нас был сбор колосьев на плохоубранных полях.

Подруги Майечки поддержали нас. Как-то к нам пришла Нина Герасимова, Уляша Громова и говорит: «Кажется у Вас нет соли». Они наложили в корзину тетрадных листов и пошли менять на соль. Но соли не принесли, Майечка дала мне пару пирожков и сказала: «Мама, кушай. Это вкуснее соли. Всю бумагу мы отдали бабушке, которая пирожки продавала».

В последствии я узнала, что это были листовки, бабушка уворачивала в них пирожки. По вечерам подруги Майи собирались у нас, заводили патефон, пели, танцевали. Порой кто-нибудь из них тяжело вздыхал: «Эх, что с нашей жизнью стало, когда же это кончится».

Если девочки засиживались до позднего часа, то оставались у нас ночевать, чтобы не попасть в руки немецких патрулей. Я стала замечать, что они что-то внимательно читают и пишут: «Что – это у Вас интересное», - спросила я как-то Майю. Они вполне серьёзно сказала: «Мы повторяем теоремы, пройденные в десятом классе, чтобы не забыть». И я поверила. Как-то Майя собиралась к моей сестре в Самсоновку, вслед за ней люди находили листовки, заложенные камушками.

У одной из них, знакомой акушерки, Веры Ивановны Жуковой, несколько раз брала бинты и йод, куда-то девала их, я не знаю куда. Выручали военнопленных, в декабре месяце Майя занималась самодеятельностью (художественной), организованной в клубе имени Горького. Этот вечер они готовили тогда, когда им нужно было сжечь биржу труда, а в этот вечер пришла и Майя, как и все люди нашего круга, ненавидевшие немцев. Она особенно ненавидела местных жителей, которые продавались немцам. Много приносила листовок, давала читать и просила: «Читать давай надёжным людям».

И всё же мне не приходилось думать, что Майя является членом тайного общества и принимает участие в работе против немцев. Я впервые догадалась, что Майя скрывает от меня что-то важное лишь в середине декабря 1942 года, когда она ночью вбежала в дом и, показывая листовку, сказала: «Наши заняли станцию Морозовскую. Немцам крышка!» Мы все прочитали листовку и очень обрадовались. Я поинтересовалась, где она достала листовку. Майя сказала: «Со стены нашего дома сорвала». Я была удивлена её ответом, ничего не сказала, хотя и не поверила ей. Наш дом был в стороне от улицы и обнесён забором. Во дворе злая собака, к тому же шёл снег, а листовка не отсырела и не измялась. Очень поздно, только в январе 1943 года, я твёрдо убедилась, что Майя состоит в нелегальной организации. Когда накануне Нового года арестовали Ваню Земнухова, Майя и её подруги сильно расстроились. Майя попросила меня поинтересоваться на рынке, что говорят об аресте партизан. Тут многое стало понятным.

Вечером Шура Дубровина осталась у нас ночевать. Вижу они с Майей взволнованно разговаривают о чём-то серьёзном. Я с трудом сдерживаю себя, не желая вмешиваться в их разговор. Затем они вместе легли спать. Скоро они умолкли. Мне показалось, что они уснули. Я подошла к кровати и с тревогой стала смотреть на них. Вдруг Майя открыла глаза и спросила: «Почему ты так смотришь, мама?» Я больше не выдержала. «Не спокойно на сердце, - говорю, - может вам спрятаться где?» Майя и Шура стали успокаивать меня, уверяя, что с ними ничего не случиться. Я говорю: «Ведь мальчиков-то арестовали, в тюрьме пытают. Кто-нибудь может не выдержать и всё рассказать».

«Никто из наших товарищей не выдаст» - убеждённо сказала Майя. Я снова стала уговаривать Майю и Шуру уйти из города, скрыться где-нибудь, но они остались непоколебимы.

Моё утешение в том, что Майя оказалась достойной дочерью Ленинского комсомола, что она не стала предательницей, а любила свою Родину так, как должен любить каждый советский человек.

 

 

---

 

 

 

 

Из книги «БЕССМЕРТИЕ ЮНЫХ». СБОРНИК ДОКУМЕНТОВ И ВОСПОМИНАНИЙ О ГЕРОИЧЕСКОЙ БОРЬБЕ ПОДПОЛЬЩИКОВ КРАСНОДОНА В ДНИ ВРЕМЕННОЙ ФАШИСТСКОЙ ОККУПАЦИИ (июль 1942 — февраль 1943 гг.)

Составители: А. Г. Никитенко, Р. М. Аптекарь

Издание седьмое, переработанное и дополненное

ДОНЕЦК ОРДЕНА «ЗНАК ПОЧЕТА» ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДОНБАС» 1988

 

ЖИТЬ — ЗНАЧИТ БОРОТЬСЯ!

Из воспоминаний А. В. Фоминой-Пегливановой о дочери

 

Когда началась война, Майя была секретарем комсомоль­ской организации школы.

Осенью 1941 года, когда немецко-фашистские захватчики подошли довольно близко к Краснодону, комсомольцы полу­чили указание выехать из города. Мы выехали все вместе. Но вскоре, когда стало известно, что наша армия приостано­вила продвижение врага, вернулись обратно. При переучете комсомольцев выяснилось, что двое из них «потеряли» свои комсомольские билеты. Это сильно возмутило Майю. Собра­ние школьной организации решило исключить их из рядов комсомола. Районный комитет, на заседании которого присутствовала Майя, утвердил это решение. Она пришла домой вся красная от негодования.

— Напрасно ты так волнуешься из-за проступка дру­гих, — сказала я ей.

— Лучше бы они потеряли свои головы, чем комсомоль­ские билеты, — сердито проговорила Майя. — Они испугались немцев, трусы!

В 1942 году, когда фашисты прорвались к Краснодону, мы стали готовиться к отъезду. Все торопились. Майя спо­койно и ловко собирала вещи, словно она уже много раз вы­полняла эту сложную работу.

Из Краснодона мы выехали 17 июля, за три дня до втор­жения захватчиков, вместе с нашей соседкой, ее мужем и сыном. Ехали на подводе, иногда шли пешком. Все время Майя была бодра, оживленна, повторяла, что это продлится недолго, что наш народ скоро будет освобожден и мы вернем­ся обратно.

Уйти на восток мы не успели. Около Новошахтинска фа­шисты обогнали нас и отрезали путь. Вскоре мы лицом к лицу столкнулись с этими разбойниками. Они перевернули вверх дном все наши вещи и отобрали все, что им поправилось.

Ехать дальше было невозможно. Соседи вернулись в Краснодон. Шура Дубровина, услыхав в Краснодоне, что мы застряли в Новошахтинске, пришла к нам. Но немецкий ко­мендант Новошахтинска приказал всем возвращаться домой. Пришлось собираться в обратный путь. Майя и Шура стара­лись быть спокойными и помогали другим. Рядом с нами еха­ла подвода эвакуированных с детьми. К ним подошел поли­цай и хотел забрать подводу. Майя и Шура с серьезным ви­дом протянули ему бумажку Новошахтинского коменданта (повестку), написанную по-немецки: «Вот смотрите, — гово­рят, — тут написано, что разрешается ехать таким-то и таким-то на серой лошади. Если вы её заберете, мы пожалуемся коменданту».

Полицай, не понимавший по-немецки ни слова, поверил. Эвакуированные поблагодарили девочек, пожелав им счаст­ливого пути. Это была наша первая встреча с полицейскими. Майю особенно возмущали эти предатели.

Мы прибыли в Краснодон 6 августа. Вскоре прибежали к нам Уля Громова, Шура Бондарева с братом Васей, Лиля Иванихина, Лина Самошина. Обнимая Майю, они спраши­вали: «Ну, секретарь комсомольской организации, что будем делать?» Майя ответила, что работы будет много. Они долго высмеивали порядки, установленные оккупантами. Я проси­ла их быть на улице осторожнее, не говорить так громко.

Майя до конца сохранила свой комсомольский билет. Толь­ко в январе 1943 года она спрятала его вместе с другими до­кументами в свою железную коробочку, где-то закопала. Ме­ня предупредила, что лучше ей одной знать это место.

Майя и ее товарищи ни на минуту не примирились с фашистским «новым порядком». В те черные дни она часто по­вторяла: «Никогда, никогда комсомольцы не будут рабами». С каким уважением говорили они о своей учительнице немец­кого языка Зое Алексеевне, отказавшейся работать в немец­ком горуправлении. Она сказала девочкам: «Я не пойду под­халимничать! Вы только подумайте, приведут нашего чело­века, а я должна переводить».

Как-то Майя и Шура Бондарева были у директора школы Ивана Арсентьевича Шкребы, оставшегося в Краснодоне. Они советовались с ним, как быть, если будут угонять в Гер­манию. Иван Арсентьевич дал им справки о том, что они якобы работают в школе, преподают немецкий язык. Одно­временно посоветовал и впредь избегать учета, вести себя осторожно, чтобы оккупанты не узнали, что они комсомолки.

Уля, Майя и другие девушки возмущались, когда немцы угоняли молодежь в Германию. «Ни за что не поедем, — говорили они. — Лучше пусть убивают на месте!» Как-то Майя и Шура Дубровина принесли к нам большой плакат. Они со­рвали его возле полицейского участка в Первомайке. На пла­кате была изображена русская девушка, уехавшая в Герма­нию. Подпись под рисунком гласила, что она поступила в домработницы и довольна своим положением. Майя, смеясь, говорила: «Вот так плакат! Если бы они написали, что де­вушка поступила там учиться, а то стала прислугой... Мы к этому не привыкли. При Советской власти нас приглашали в вузы, а эта рада, что стала домработницей».

Трудно жилось в дни фашистской оккупации. Мы не работали. Единственным источником пропитания для нас был сбор колосьев на плохо убранных полях. Майя ходила соби­рать колоски с Ниной Герасимовой и Шурой Дубровиной. Вскоре загорелись в степи скирды хлеба...

По вечерам подруги часто собирались у нас. Порою кто-нибудь из них вздыхал: «Ах, что с нашей жизнью стало!» Если девочки засиживались, то оставались у нас ночевать, чтобы не попасть в руки патрулей. Я стал замечать, что они что-то внимательно читают. Однажды спросила их об этом, Майя ответила: «Мы повторяем теоремы, пройденные в деся­том классе». Позже я узнала, что они переписывали листовки.

Как-то Майя собралась к моей сестре в Самсоновку. Я не хотела ее отпускать. Но она настояла на своем. Сестра потом рассказывала мне, что очень испугалась, увидев Майю. Люди, которые шли за нею к Самсоновке, приносили потом в село листовки.

Майя принимала участие в вечерах самодеятельности, ко­торые проводились в клубе имени Горького. Как-то она по­просила, чтобы, идя из города, я зашла за ней. Когда я вошла в зал клуба, на сцене за столом сидели Ваня Земнухов, моя дочь и Уля Громова. Ваню я знала давно — он работал пио­нервожатым в школе № 6 Первомайки — умный, симпатич­ный юноша. Я ничуть не встревожилась, увидев дочь в его обществе.

Майя, как и все честные советские люди, страстно нена­видела немецко-фашистских захватчиков. Но особую нена­висть ее вызывали те негодяи из местных жителей, которые подло изменяли Родине, раболепствовали перед фашистами. Но я не могла подумать, что она является членом подполь­ной организации и принимает участие в нелегальной работе против оккупантов. Для меня она все еще оставалась ре­бенком.

Когда в декабре 1942 года горела краснодонская биржа труда, я высказала предположение, что горит здание «Донэнерго». Дочь возразила: «Это биржа горит... Должны были угонять молодежь в Германию. Там все документы. Пусть теперь попробуют...»

Случалось, она приносила домой листовку, говоря, что на­шла ее на улице. Я догадывалась, что Майя скрывает от меня что-то очень важное. В декабре 1942 года, когда она, взвол­нованная, вбежала в дом и, показывая листовку, крикнула: «Наши заняли станицу Морозовскую! Немцам крышка!» — я спросила, где она взяла листовку. Майя ответила, что со­рвала со стены нашего дома. Я не поверила, но ничего ей не сказала.

Когда 1 января арестовали Ваню Земнухова, многое стало для меня ясным. Вечером Шура Дубровина осталась у нас ночевать. Взволнованно о чем-то разговаривали с Майей, по­том легли спать. Я подошла к кровати и с тревогой стала смотреть на них. Вдруг Майя открыла глаза и спрашивает: «Что ты так смотришь, мама?» Шура тоже не спала. Я боль­ше не выдержала и сказала, что на сердце у меня неспокой­но, предложила им спрятаться где-нибудь. Девушки стали успокаивать меня, уверяя, что ничего не случится.

Так в постоянной тревоге прошло несколько дней. 11 января пришли полицаи и увели Майю и Шуру. Рано утром Шура возвратилась. Вместе с ней мы понесли Майе передачу. В это время вышли два полицая и направились в сторону Первомайки. Мы услышали их разговор и поняли, что они по­шли за Шурой Дубровиной. Я сказала, чтобы она сейчас же скрылась. Шура ушла. Прихожу домой — она сидит у нас. Говорит: «Я должна быть вместе с товарищами в тюрьме. Немцы могут забрать папу, маму, а они старенькие, их будут мучить. Давайте передачу Майечке, я пойду в полицию».

Из тюрьмы до нас дошла записка, написанная Майей, Шу­рой Дубровиной и Лилей Иванихиной. «Вы не плачьте, мамы. Все равно придет время и мы будем с вами. Мы держимся бодро и весело», — успокаивали они нас.

...Когда пришли наши войска, я побежала в тюрьму посмотреть камеру, в которой сидели наши дети. На стене было нацарапано: «Нас увозят в...» — и дальше не дописано. На раме окна надпись: «Майя, Шура, Лиля». В другой камере нарисовано сердце, пронзенное стрелой…

 

1947 год.

 

---

 

 

Майя с мамой

 

Майя с мамой

 

Майя Пегливанова с родными