Страница 2
Продолжение повести З.Т.Главан "СЛОВО О СЫНОВЬЯХ".
А НУ, КТО ЛУЧШЕ?
Весна и лето — самая желанная пора для детей. Сколько радости и забот приносит она!
Как только зажурчат ручьи, можно отправлять в плавание игрушечные корабли и парусные лодки или, выйдя в сад, слушать пение прилетевших из теплых краев птиц. Высоко в небе разливается звонкая трель невидимого жаворонка, а на вершинах деревьев, взмахивая крылышками, захлебываются от весенней радости скворцы. Где-то внизу подсвистывают им дрозды и синицы. Почки на деревьях набухли, они вот-вот лопнут и выпустят первые клейкие листочки.
Как только сойдет снег и немного подсохнет земля, начинается работа на полях и огородах. Мы с Григорием Амвросиевичем вскапываем грядки, сажаем помидоры, огурцы, арбузы, дыни. Боря и Миша с лопаточками и ведерками хлопотливо помогают нам: рыхлят землю, поливают. Их интерес к работе особенно усилится после того, как молодые побеги, окрепнув, пойдут в рост.
Однажды рано утром я пошла поливать огород и, к своему удивлению, увидела там Борю и Мишу. Они стояли на краю грядки и о чем-то спорили. Я остановилась, прислушалась.
— Да... ты себе забрал самые лучшие кусты, — обиженно говорил Миша. — Я папе скажу.
— Ничего и не лучшие, — возражал Боря, — у тебя тоже такие. Скажи просто, что ты струсил. И все.
— Ничего и не струсил. Я по-честному хочу. Обернувшись, Боря заметил меня...
— Мама, мы поспорили... у кого красивее помидоры и арбузы будут. Ты судья. Ладно?
Я согласилась и отвела им совершенно одинаковые участки. Боря и Миша с большим усердием принялись за дело. Роль главного судьи взял на себя муж.
Мы поддерживали всякое начинание детей, если оно помогало развивать у них любовь к труду. Соревнование понравилось: можно было видеть, кто лучше и быстрее работает.
Начавшись с борьбы за красивые помидоры, соревнование затем распространилось на все, чем занимались наши дети. Мастерили они что-нибудь из дощечек или самодельных кубиков, отправлялись ли на прогулку в поле, поливали цветы — всюду можно было услышать:
— А ну, кто лучше?
Каждый из них старался гладко обстрогать доску, поймать самых красивых бабочек и самых больших кузнечиков, больше полить цветов. Все сделанное они показывали отцу. Григорий Амвросиевич, как главный судья, оценивал работу ребят и каждый раз определял победителя. Первое место чаще всего занимал Боря.
Очень любили дети наши прогулки за село. Стоило только выйти за левады — перед любопытным ребячьим взором открывались чудесные картины. Вот в зеленой пойме пасется стадо коров, а поодаль от него — отара овец. У овец, видимо, «обеденный перерыв», они сбились в кучу и стоят, понурив головы, отбиваясь короткими хвостами от мошкары. А может, они слушают музыку? Под старым развесистым вязом старик-пастух играет на флуере. Грустная тягучая мелодия плывет далеко-далеко и будто тает в раскаленном воздухе. Боря и Миша внимательно вслушиваются в знакомый мотив.
— Мама, это дойна? Да? — спрашивает Боря. — Я бы целый день слушал.
Но через минуту они с Мишей уже прыгают по сухой комковатой земле в погоне за бабочками. Набегавшись, садятся на межу и дотошно расспрашивают меня о том, как из гречки, которая растет вот здесь, получается каша, а из пшеницы — хлеб, почему кукуруза такая высокая. Весело трещат кузнечики. На горизонте дрожит голубоватое марево, в тихой задумчивости стоят холмы. С прогулки возвращаемся поздним вечером с целой коллекцией бабочек и жучков. Когда мы, усталые, входим в наш уютный двор, на севере загорается первая звезда.
Как-то само собой получалось, что Боря становился заводилой во всех играх, и дети охотно признавали его своим вожаком. Вероятно, их привлекали его бьющая через край жизнерадостность, сердечность и простота.
Правда, звание «главного» надо было отстаивать. Среди ребят были смельчаки, которым тоже хотелось верховодить.
Помню, однажды Боря пришел в слезах. Всхлипывая, он рассказал, что пришел один из знакомых соседских мальчиков и сам стал заводить игры. Боря не пожелал уступить своего первенства, и они подрались. Свое поражение он переживал тяжело и даже пожаловался отцу в надежде на его поддержку. Но разговор с отцом принял совершенно неожиданный для Бори оборот.
— За дело тебя побили, — выслушав сына, сказал Григорий Амвросиевич.— Запомни: последнее дело — жаловаться на своих товарищей. Чтобы я этого не слышал.
Боря больше никогда не приходил с жалобами. Если ему случалось рассориться с мальчиками, он уходил с улицы. Потихоньку открыв калитку, чтобы не заметил отец, перебегал двор и прятался в саду или за домом. Там в одиночестве переживал свое поражение. Но сердиться долго не мог. Утром, едва открыв глаза, он спрашивал: «Ребята ждут?» Торопливо вскакивал с постели и спешил к окну. Если ребята сидели у калитки, то трудно было заставить Борю умыться и поесть: он рвался на улицу.
САМ ПОГИБАЙ, А ТОВАРИЩА ВЫРУЧАЙ
Я сижу у окна и вышиваю. В доме тихо. Дети ушли гулять, муж на работе. С сердитым жужжанием бьется о стекло большая зеленая муха. Она отвлекает мое внимание. Я открываю окно.
Хлопнула калитка. Через двор прошел чем-то озабоченный Боря. Наверное, поссорился с ребятами и, по обыкновению, хочет уединиться, пережить свое горе. Но Боря не свернул в сад, а прошел на кухню. Что он там делает? Неужели успел проголодаться?
Когда я, тихо открыв дверь, вошла в кухню, Боря торопливо доставал из раскрытого шкафчика куски хлеба, сахар, яички и все это укладывал в корзиночку.
— Куда это ты собираешься, Боря? — спросила я.
Он вздрогнул и, смущенный, обернулся ко мне.
— Мамочка, не сердись... я играл с одним мальчиком, а потом мы зашли к нему домой. Его мама сильно-сильно болеет. А они голодные. Петя и его сестричка плачут, хотят есть. Мне их жалко... и я хочу отнести им покушать.
— Очень хорошо, что ты решил так поступить, — одобрила я. — Но почему ты делаешь это украдкой? Разве помогать людям стыдно?
Боря еще больше смутился.
— А я боялся, что ты не разрешишь. Думал: пусть мама накажет меня, зато я помогу Пете. Ведь папа говорил нам: сам погибай, а товарища выручай.
Я покачала головой.
— Плохо ты понял суворовскую заповедь. Товарища надо выручать, но делать это нужно открыто и честно. А ты хотел тайком... Некрасиво.
Каждое утро Боря относил Пете корзиночку с продуктами, помогал детям, их больной матери. Возвращался он довольный, как человек, выполнивший свой долг.
Когда Петина мама выздоровела, она пришла к нам и поблагодарила за помощь.
Боря покраснел от похвалы и вышел из комнаты.
Желание сделать людям что-то хорошее доходило иногда до крайности. Хватишься, бывало, молотка или гвоздей — нет их.
— Куда девались?
— Мы дяде Герасиму помогали чинить повозку, — отвечает Боря.
- Хорошо. Но зачем же ты без спросу уносишь из дому последние гвозди? — сердито спрашивает отец.
— Так дяде Герасиму было нужно...
У Бори большая дружба была с нашим соседом Герасимом. Возвращаясь с поля, тот сажает, бывало, Борю в каруцу и катит по улице. Во дворе Боря спрыгивает на землю и старательно помогает Герасиму распрягать лошадей... Но больше всего нравилось ему, когда Герасим, усадив его верхом и дав ему поводья, через все село вел лошадей на водопой. Боря гордо восседал на лошади, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, словно хотел сказать: смотрите, какой я молодец.
У бережливого, расчетливого Герасима мои сыновья перенимали крестьянскую сметку и умение хозяйствовать. Как-то я заметила в сенях большой ящик. Открыв его, поразилась: ржавые гвозди, дверные ручки, гайки, старые подковы, банки.
— Зачем это вы натаскали? — спросила я Борю.
— В хозяйстве пригодится, — ответил он. В его голосе звучали соседовы нотки. — Вон у дяди Герасима ни один гвоздь зря не пропадет.
— Дядя Герасим, как Плюшкин, все в свою нору тащит.
— Какой Плюшкин?
Пришлось обстоятельно рассказать об одном из известных героев «Мертвых душ».
Боря слушал внимательно. А когда я окончила, убежденно сказал:
— Нет, дядя Герасим не такой. Он хороший.
«У ЛУКОМОРЬЯ ДУБ ЗЕЛЕНЫЙ...»
Еще до поступления ребят в школу мы старались обучить их грамоте, привить любовь к книге. Муж хорошо знал молдавский фольклор и умел увлекательно рассказывать о легендарных гайдуках, об их славных атаманах — Кодряне, Тобултоке, Бужоре, о том, как мужественно боролись они против турецких янычар и угнетателей-бояр за освобождение народа. Я с увлечением изучала русскую литературу. Боре было года четыре, когда я впервые прочитала ему стихи Пушкина. Его, видимо, покорили их необычная музыкальность и тот удивительный мир, с которым он познакомился в «Руслане и Людмиле».
— Мама, почитай еще, — просил меня Боря.
И я взволнованно, как и в детстве, читала:
У лукоморья дуб зеленый...
Златая цепь на дубе том,
И днем, и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом...
Боре так полюбились эти стихи, что он вскоре заучил их наизусть.
Встретив на улице своих сверстников, он с гордостью говорил:
— А я знаю стихи Пушкина. Прочитать?
Откинув немного назад голову, закрыв глаза, Боря выразительно начинал:
У лукоморья дуб зеленый...
Ребята слушали, затаив дыхание. Чудесное сказочное царство открывала перед ними пушкинская поэзия.
— А где это само лукоморье? — допытывался соседский мальчик Гриша. — Сходить бы, посмотреть на ученого кота, на лешего... Здорово!
— Я бы золотую цепь снял и лавочнику продал, — озорно выкрикивал кто-то.
— Ну да, даст тебе леший, жди...
— Чудаки. Это же сказка, — солидно возражал мальчик постарше.
Много раз перечитывали мы «Сказку о рыбаке и рыбке». Боря каждый раз хвалил рыбку и ругал старуху.
— Ишь, какая вредная... Чего захотела, — возмущался он, слушая приказания зазнавшейся старухи.
А когда в конце сказки старуха оказывалась у разбитого корыта, Боря удовлетворенно говорил:
— Так ей и надо.
Любили наши дети и стихи другого великого русского поэта Н. А. Некрасова. Особенно пришелся им по душе некрасовский мужичок с ноготок:
И шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведет под уздцы мужичок,
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах, а сам... с ноготок!
Позднее, когда Боря учился в школе, на одном из вечеров он хотел продекламировать стихи Пушкина и Некрасова. Но ему не разрешили. Румынские оккупанты запрещали разговаривать на русском языке и жестоко преследовали тех, кто читал произведения русской литературы.
В ШКОЛУ
Осень 1926 года. Пришла пора отдавать Борю в школу.
Трудно тогда было учить детей простому человеку, ох как трудно! Нужда, голод цеплялись за каждые рабочие руки. Не учиться, а батрачить на помещика посылали своих детей крестьяне. Лишь немногим удавалось закончить сельскую школу.
Но мы с Григорием Амвросиевичем твердо решили: как бы не было нам трудно, а учить детей будем.
Старательно готовился наш сын к своему первому школьному дню. Сам смастерил пенал, очинил с десяток карандашей, положил в сумку целую стопку тетрадей, чернильницу, ручку.
— Зачем ты берешь с собой столько карандашей и тетрадей? — спросила я Борю, гладя новенький костюмчик, сшитый специально для школы.
— Пригодится. Запас карман не ломит, — серьезно ответил он.
Утром первого сентября мы встали раньше обычного. Я приготовила завтрак, а Боря, тщательно умытый, вертелся в новом костюмчике перед зеркалом. Григорий Амвросиевич критически оглядывал его, заставлял поворачиваться то спиной, то грудью. Настроение у нас было приподнятое, радостное. Еще бы! Сына в школу отдаем!
Только Миша угрюмо посматривал на торжественные сборы Бориса. Он явно завидовал старшему брату. Ведь они всегда были вместе, а теперь школа на долгих полдня разлучала их. Да и интересы пойдут уже разные. Мише грустно, оттого он и не спешит подняться с постели.
Поправив на Боре костюмчик, проверив, все ли уложено в сумку, я повела сына в школу.
Утро стояло теплое, солнечное. В воздухе плыла серебристая паутина.
Когда мы вошли в класс, там уже толпились мальчики и девочки. Они смущенно рассматривали друг друга, с любопытством встречали каждого входившего. Среди первоклассников были и товарищи Бори — Петя и Гриша.
Прозвенел звонок, и в класс вошел учитель. Он познакомился с маленькими школьниками, рассадил их.
Начался урок.
Возвратился Боря из школы веселый, довольный.
— Знаешь, мама, а мои лишние тетрадки и карандаши пригодились. У ребят не было, так я с ними поделился. Учитель меня похвалил.
ХОРОШО И ПЛОХО
По утрам за Борей заходил соседский мальчик Гриша, и они вместе шли в школу Боря рано выучился читать и писать, так что теперь учеба давалась ему легко.
Первое время все шло гладко. Боря вел себя на уроках скромно и только исподтишка подсказывал товарищам. Но понемногу начал скучать. Привыкнув к школьной обстановке, осмелел и уже не стеснялся шуметь, громко, на весь класс, подсказывать.
Учитель делал ему замечания. Боря принимал серьезный вид и... скатав из хлеба шарики, целился в чью-нибудь чернильницу.
Один из таких шариков однажды упал на стол учителя.
— Кто это сделал? — строго спросил учитель, окидывая класс испытующим взглядом.
Все насторожились. Ребятишки оборачивались и тревожно всматривались в своих соседей.
— Это ты бросил, Главан? — спросил учитель, увидев залитое краской лицо Бори.
— Он, господин учитель, — пожаловалась девочка с черными косичками. — Он все время кидается.
Боря встал и угрюмо буркнул:
— Я... больше не буду, господин учитель.
Боря умел держать слово. С этого дня он сидел на уроках тихо, но зато придумал новое занятие — стал тайком читать книги. Пока учитель объяснял и показывал, как пишутся буквы, Боря, впившись глазами в раскрытую книгу, бродил по далеким, неведомым землям.
Однажды, уже будучи учеником второго класса, он так увлекся чтением, что не сделал классного упражнения и получил двойку. Домой Боря пришел печальный и расстроенный.
— Ты что это такой грустный? — поинтересовался отец.
Боря швырнул на пол сумку и вдруг расплакался.
— Я не пойду больше в школу, — говорил он, всхлипывая. — Он придирается.
— Кто это «он»?
— Учитель. — И так же неожиданно Боря кинулся к отцу: —Папа, я учу, я все знаю... Что ему от меня нужно?
Григорий Амвросиевич легонько оттолкнул от себя сына и сурово сказал:
— Когда человек считает себя всезнайкой — это очень плохо. Правильно наказал тебя учитель.
Не сразу перекипела у мальчика обида. Но со временем он понял, что учитель поставил ему двойку за дело. Больше жалоб от него мы не слышали.
Курьезные случаи, о которых я рассказала, произошли в самом начале учебы и больше не повторялись. Боря учился хорошо и успешно переходил из класса в класс. Очень любил наш сын стихи и читал их неплохо. Но и на этом поприще не всегда все шло гладко.
Помню, на школьном вечере Боря декламировал стихотворение Эминеску «Что шумишь ты, лес дремучий?» Дочитав до середины, он сбился. Красный от стыда, стоял перед притихшими ребятами. Шли секунды, минуты. Боря напрягал память и, как назло, ничего не мог припомнить.
Миша, который в то время учился в первом классе, с жалостью смотрел на брата.
Вдруг, виновато улыбнувшись, Боря сказал:
— Вы немножко подождите. Я подумаю и начну все сначала.
Школьники рассмеялись, обстановка разрядилась, и ободренный Борис, вспомнив забытую строчку, с воодушевлением дочитал стихотворение.
Теперь Миша и Боря опять были неразлучны. Вместе ходили в школу, вместе готовили уроки, вместе играли на улице.
А время неумолимо шло вперед. На два года раньше своего младшего брата Боря окончил сельскую школу. Со всей остротой встал вопрос: что делать дальше?
Боря мечтал стать учителем.
Но о гимназии и университете мы и помышлять не смели. Да и нужно ли пытаться поступать в эти учебные заведения, если все равно потом, после их окончания, придется метаться в поисках работы. В педучилище тоже не попасть. Нет, надо выбрать что-то понадежнее. На семейном совете было решено отдать Борю в ремесленное училище.
— Папа, а есть такие школы, где на учителя учат? — мечтательно спросил Боря.
— Есть. Но не для нас, сынок, — ответил Григорий Амвросиевич.
На следующий день, сентябрьским утром 1932 года, он отвез Борю в село Корбул, где тогда находилось одно из бессарабских ремесленных училищ.
НА НОВОМ МЕСТЕ
Чужим и неприветливым показалось Боре село Корбул. Один, без друзей, без родительской ласки, со своими горестными мыслями...
Тоска по дому, по той привычной жизни, где все шло своим чередом, где все так мило сердцу, захватила Бориса. Покинув родительский дом и расставшись с близкими и дорогими людьми, он почувствовал себя совсем одиноким, никому не нужным.
На десятый день Боря не пошел на занятия в училище. Расспросив у корбульских крестьян о дороге на Царьград, отправился домой.
Помню, был погожий осенний день. Я сидела на скамейке во дворе и вышивала, поджидая с работы мужа. Солнце уже клонилось к закату, из садов тянуло прохладой. Я собиралась было пойти в дом за теплым платком, как вдруг... скрипнула калитка, и, к моему удивлению, появился Боря. Вид у него был усталый, брюки и рубашка в пыли.
— Мама! — радостно закричал он и бросился ко мне.
— Что случилось? — растерянно спросила я, пораженная этой встречей.
А Боря уже обнимал меня, целовал, бормоча сквозь слезы:
— Мамочка, я не могу без вас... Я умру там...
Он горячо убеждал меня, что одному жить невозможно, что он никуда не уйдет из родного дома.
Я сочувствовала Боре, хотя понимала, что отец не одобрит его поступка.
Григорий Амвросиевич встретил сына холодно.
— Сбежал? — строго спросил он, увидев Бориса. И, не дав беглецу опомниться, осуждающе сказал: — Ну и малодушный же ты, братец!
— Папа... — со слезами на глазах умоляюще заговорил Боря.
Но отец оборвал его:
— Утри слезы, ты не девчонка. Ишь, нюни распустил. В твои годы парни идут на заработки в город. А тебя отвезли учиться за тридцать километров от дома, хотят в люди вывести, дать специальность. А ты... — Отец махнул рукой.
Боря молчал. Да и что он мог сказать? Переночевал он дома, а утром Григорий Амвросиевич нанял лошадь и доставил раскаявшегося беглеца в училище.
Спустя два года окончил сельскую школу и Миша. Его отдали в Сорокское ремесленное училище. Туда же мы вскоре перевели и Борю. Братья снова были вместе.
А в доме без детей стало уныло и пусто. Вся моя жизнь теперь свелась к ожиданию того дня, когда мои дорогие мальчики приедут домой на каникулы.
Но вскоре и мы с мужем покинули Царьград.
КАНИКУЛЫ
Ребята ждали каникул всегда с нетерпением. Учиться в ремесленном было нелегко. С утра до обеда проходили теоретические занятия, а после обеда нужно было работать в производственных мастерских. На подготовку уроков оставался только вечер. Ребята сильно переутомлялись. Но зато, когда они, бледные, похудевшие, приезжали домой, мы старались создать все условия для их отдыха.
Однажды Боря приехал озабоченный. Сняв форменный пиджак, он стал рассказывать:
— В нашем классе двух учеников хотят исключить из училища.
— А что такое? Почему? — спросил Григорий Амвросиевич.
— Понимаешь, папа, они очень бедные и не могут уплатить за учение. Им надо как-то помочь. Мы с Мишей всю дорогу говорили об этом, думали, как можно поддержать ребят. Но ничего не придумали.
Теперь мы всей семьей стали думать, что предпринять, как помочь одноклассникам Бори. Вносились различные предложения. Большинство из них сводилось к тому, что нужно каким-то путем заработать деньги. Но Григорий Амвросиевич решительно возражал.
— Вы приехали отдыхать, а не работать, — говорил он. — Наработаетесь в мастерских. Нужно придумать что-то другое.
Выход был найден совершенно неожиданно. В канун рождества Боря прибежал сияющий, возбужденный.
— Где папа? — спросил он меня.
— Дома. А что? Что-нибудь случилось?
— Я говорил с Гришей Повстованом и Володей Маней. Мы придумали...
— Что вы придумали? — улыбаясь, спросил отец, выходя из соседней комнаты.
— Придумали, как заработать деньги. Помнишь, папа, мы в Царьграде колядовали?
— Ну, ну...
— Вот мы и здесь пойдем колядовать.
— Хорошо придумали, — одобрил Григорий Амвросиевич. — Да выбирайте дома побогаче.
Мальчики так и сделали. Вчетвером они наколядовали немалую сумму денег и по приезде в Корбул отдали их своим товарищам. Те горячо поблагодарили Борю и Мишу. Деньги были внесены в кассу училища, и ребята могли продолжать учебу.
Особенно памятны мне летние каникулы. Прогулки в лес, рыбная ловля, поездки в гости к родственникам заполняли все каникулярные дни.
В двух километрах от села раскинулся большой лес. Я любила ходить туда с детьми. Еще с вечера мы запасались провизией, чистили самовар — в лесу чай кажется особенно вкусным и душистым! Из дому выходили пораньше, пока солнце не пекло. В лесу находили небольшую поляну с развесистым дубом посредине и располагались на ней.
— Мама, а может, под этим дубом гайдуки сидели? Может, сам Кодрян? А? — спрашивает Боря.
— Все может быть, — отвечаю я. — Дуб долго живет, по тысяче лет.
Боря и Миша убегают в лес за сухими ветками для костра. Они озорно перекликаются — эхо уносит вдаль их голоса и спустя мгновение возвращает обратно. Кажется, кто-то настойчиво передразнивает их. Это подзадоривает ребят, и они старательно выводят:
— Ау-у-у!
Эхо затихает, и вскоре из чащи доносится звонкий голос Бориса:
Кодруле, кодруцуле,
Че май фачь, дрэгуцуле?
(Ой ты лес, лесочек мой,
Как живешь, дружочек мой? (молд.). – Авт.)
Набрав хворосту, ребята бегут за водой. А я тем временем развожу костер, разогреваю мясо, ставлю самовар, и вскоре на разостланной скатерти готов завтрак. Позавтракав, разбредаемся кто куда.
Хорошо в лесу в жаркий летний день. Деревья не шелохнутся. На траве лежат их причудливые кружевные тени. Воздух насыщен запахом прелой листвы, неуловимым ароматом лесных цветов, грибной сыростью. В неподвижной, застойной тишине чутко уловим каждый стук, каждый шорох. Слышно, как где-то деловито долбит дятел. А понизу золотыми слитками разбросаны солнечные блики. Они ослепительно переливаются на зеленой траве. Наверху, в просветах, виднеется далекое голубое небо, чистое и спокойное, как глаза ребенка. Но вот набегает ветер — лес сразу закачается, зашумит, наполняясь новой и все такой же успокаивающей душу музыкой.
Возвращались мы поздно, охваченные приятной усталостью, с букетами полевых цветов.
В Хотинском уезде жила сестра мужа. Детей у нее не было, и она очень радовалась, когда к ней приезжали Боря и Миша. В форменных костюмчиках, чистенькие и аккуратные, они вызывали у тетки чувство гордости за своих племянников. А когда Боря и Миша проходили по сельской улице, за ними бежала целая ватага ребятишек, с интересом и завистью поглядывавших на их форменные куртки.
— А вы спектакль видели? — спрашивает Боря кого-нибудь из ребят.
— Какай такой спектакль? — удивляется мальчик.
— Тот, что на сцене играют.
— На какой это «сцене»? Чего это? Музыка, что ль?
Боря и Миша решили показать своим новым друзьям спектакль. В училище они оба участвовали в драмкружке и некоторые роли помнили наизусть. Мише лучше давались комические роли, Боре — трагические.
Постановка была назначена на воскресный день. Театром служил большой сарай.
Спектакль так понравился собравшимся крестьянам и их детям, что пришлось повторить его несколько раз.
— Чистые артисты! — с восхищением говорила тетка. Ей очень не хотелось отпускать племянников от себя. Но каникулы близились к концу. Нужно было возвращаться домой.
К первому сентября дети уехали в училище, и без веселых мальчишеских голосов дом как-то сразу опустел. Снова начинали мы считать дни до встречи.
Только когда мы переехали поближе к Сорокам, мне стало спокойнее. Каждое воскресенье я могла ездить в город, повидаться с моими дорогими сыновьями.
Продолжение
|