Продолжение книги Владимира Минаева "Молодая гвардия": опять предательство?"
Страница 28.
А в том советском, бурно развивающемся обществе, люди совестились перебраниваться и даже проронить непристойное слово при женщинах и детях.
«<...> Не собираюсь преднамеренно облагораживать свою компанию, однако честно говорю: матерными словами мы редко пользовались. Став взрослым, я даже в войну почти не прибегал к ним. Разве что когда шел в атаку, как и другие ребята, кричал не за «Сталина!», a...».
Маршал Д.Язов на замечание о том, что сегодня часто отрицают, что в бой шли с лозунгом «За Родину, за Сталина!» ответил: «Да кто отрицает-то? Я не видел и не слышал другого. Ну, употреблялась неформальная лексика. Но перед «Ура!» главный клич – «За Родину! За Сталина!»… Ведь кто говорит, что этого не кричали? Такие, как Виктор Астафьев… Но ведь на фронте он был телефонистом в артиллерийской бригаде. Артиллеристы в атаку не ходят» («Советская Россия», 9.12.1999 г.).
«Видно, в такие моменты для выражения наших чувств подобрать другие слова в самом деле было невозможно — их попросту не было. Вот и прибегали к мату. Вполне допускаю, что мои друзья-молодогвардейцы, попав в опасные условия, для облегчения души и нервного перевозбуждения вполне могли использовать слова русского мата» (с.60-62)
«Поднимаясь в атаку, мы могли кричать (и кричали) что угодно. Чаще: «В бабушку и бога душу мать!» Однако смысл тех слов был один: «За Родину!» Она единственная! Она для каждого из нас превыше всего!» (с.44)
А вот одна девушка, писал Илья Эренбург, когда ее гестаповцы спросили: «Кто тебя послал? Кто в твоем отряде?», она ответила: «Сталин». А Поль Камарэн, когда его вели на казнь, крикнул: «Да здравствует Франция! Да здравствуют коммунисты! Да здравствует Сталин!»
Если бы не мороз, то овес бы до неба дорос (посл.)
Со злым умыслом К.Иванцов «вспомнил» о введении перед войной платы за обучение. Он пишет:
«Об этой печальной странице довоенной советской школы — введении в октябре 1940 года платного обучения — все пишущие о молодогвардейцах почему-то умалчивают. Либо они вообще не знают о том Указе, либо не понимают, что он исковеркал завтрашний день многих тысяч юношей и девушек. То постановление, конечно же, не обошло стороной, и будущих молодогвардейцев. Платное обучение в средних школах начиналось с восьмого класса. Оно касалось также учащихся техникумов и студентов вузов. Так с легкой руки «лучшего друга советской молодежи, родного отца и учителя» неотвратимо замаячил на горизонте крах многих намерений людей моего поколения. Так власть, как о том сообщало радио и писали газеты, крепила оборону страны, считала Указ нужным и своевременным. В те дни покидали школы многие восьмиклассники, девятиклассники и даже десятиклассники. Вновь обращаюсь к записи в своем дневнике от 4 октября 1940 года: «Весть о платном обучении меня сильно поразила. Все, Ким, выше 7 класса ты не прыгнешь. Хорошо, если окончишь семь классов, а то заберут тебя учиться на сапожника. Сегодня, особенно вчера, только и слышно о платном обучении в школе и мобилизации в ФЗО. Плата за обучение в средних школах 150 рублей в год. Сумма будто бы небольшая, но не все родители смогут ее уплатить. Есть родители, у которых по четыре человека учатся в школах, а сами они зарабатывают плохо. Чем они будут платить? Ничем. Из школы очень многие отсеиваются, особенно беднота. Как раньше богатые имели возможность учиться, так и теперь. Беднота была и будет оставаться темной. Слова одной песни учащиеся поют теперь со злостью и насмешкой. Вот эти слова: «Весел напев городов и полей, Жить стало лучше, жить стало веселей». Я начал сочинять стих. Вот его первые строки:
Бывший школьник — ныне сапожник.
Бывший учащийся — ныне портной.
Плати за учебу, юный художник,
Чтоб не остался ты темной душой.»(с. 103)
«Тот Указ коснулся целого ряда будущих молодогвардейцев. Даже при беглом ознакомлении с биографиями некоторых из них открывается печальная картина. Не окончив 7-й класс, ушел на производство Демка Фомин; не пошли в 8-й класс Люба Шевцова, Сергей Тюленин, Леонид Дадашев, Геннадий Лукашов, Анатолий Ковалев; бросили 8-й класс Михаил Григорьев, Нина Кезикова, Анатолий Орлов. Оставила педагогический институт Антонина Елисеенко. Распрощались с мечтой об институте Нина и Ольга Иванцовы, Иван Земнухов, Василий Бондарев.
<...> Мама день и ночь размышляла над тем, как вывернуться из создавшегося положения. Мы с сестрой в один голос заявляли, что пойдем работать. Однако мама об этом и слушать не хотела. Обращаясь к Нине, она сказала:
— Ты должна закончить десятый класс. Слышишь, должна! Я костьми лягу, но помогу тебе в этом. Потом, Бог даст, и в институт определишься...
— О чем вы, мамо! — сестра всплеснула руками. — О каком вузе теперь можно говорить?! Там ведь тоже платить надо... и стипендии отменили…
— На какие шиши жить будем? — спросил я.
— Продадим отцовскую «москвичку» (так называлась суконная ватная куртка. — К.И.). Это самое ценное, что у нас имеется. На вырученные деньги купим Машке сена, заплатим за твою учебу, — взглянула на Нину. — Что-то и на еду останется... должно залышитыся.» (с.104,105)
Длинное цитирование понадобилось для большей ясности. Собственно из-за «беглого ознакомления с биографиями» и расплывчатой памяти Указ о введении платы за обучение навеял К.Иванцову драматические картины.
На самом деле учащиеся из бедных семей и многодетных от платы за обучение освобождались. К примеру, С.Тюленин, А.Орлов, если бы не бросили школу, за дальнейшее обучение не платили бы вовсе. Семьи Л.Шевцовой, А.Ковалева, Г.Лукашова, М.Григорьева, Н.Кезиковой без затруднений оплатили бы обучение своих детей, если бы те хотели учиться. Д.Фомин в 1940 г. окончил 6-й класс и поступил на курсы трактористов. А.Елисеенко после первого курса перешла на годичные курсы при областном отделе образования, потому что училась на курсах медсестер и одновременно работала в военном госпитале, который разместили в общежитии института. В.Бондарев не мечтал об институте, и после 8-го класса поступил на курсы комбайнеров и трактористов. Сестры К.Иванцова, И.Земнухов, как и моя сестра, и миллионы других успешно закончили 10-й класс в 1941 году, и их мечту учиться в институте разрушила война, а не Указ об оплате обучения.
Это подтвердил и сам К.Иванцов в своей книге «Краснодонские мальчишки»:
«После окончания десятого класса Нина мечтала поступить в Ивановский текстильный институт. Но началась война, первым же своим выстрелом перечеркнувшая все мечты и надежды. Да только ли ее!» (с. 105)
Лучше бы К.Иванцов сравнил шансы детей шахтеров получить высшее образование при Советской власти с подобными шансами до ее установления, то есть в царской России, и после разрушения социалистического строя, то есть в сегодняшней Украине.
Едва ли Ким Михайлович не знает, что в тот период была создана новая культура, которая привила советским людям веру в реальность нового мира. Молодежь двадцатых годов рождения, поголовно грамотная, любила свою страну и ее вождя. Она понимала, что живет в веке инженеров и ученых, агрономов и врачей, учителей и мастеров искусств, студентов и школьников. Ведь в той же книге К.Иванцов привел такие слова Нины Иванцовой:
«Мы не представляли себе иной жизни, кроме той, что завоевали для нас отцы и старшие братья. Знали: только Советская власть является подлинно народной. Только она может в полной мере удовлетворить все запросы человека. Любовь к Родине... Именно она помогла побороть страх, придавала силы» (с. 109),
Мал бывал – сказки слушал;
вырос велик – сам стал сказывать... (посл.)
Весьма сомнительны воспоминания о первом дне войны и запомнившемся «Послании Митрополита Сергия».
«Не терпелось с кем-то поделиться ошарашивающей новостью. Поэтому, перебросившись с мамой несколькими словами, скоропалительно выскочил на улицу...
Недолго думая, помчался к Сергею Тюленину.
— Понимаешь, война! — не успев открыть калитку, выпалил я громко и вроде бы даже радостно.
— Ты что? — Серега от неожиданности и удивления раскрыл рот.
— Вот тебе и «что»! Немец напал. Может, и нас в армию возьмут. На фронт бы...
— Там можно героем стать! — В глазах друга засверкали огоньки. Он с упованием бросил: — Потом на рудник прикатить. В новеньком обмундировании, хромовых сапожках, вся грудь в орденах...
От этих слов Тюленина какое-то непередаваемое волнение наполнило мое сердце. В голове завертелось, закипело. А на душе стало и весело, и страшно. — Только бы не опоздать, — беспокойно проронил я.
— Чего доброго, наступление фашистов быстренько отобьют... как японцев у озера Хасан и на Халхин-Голе.
— И оставят нас с носом, — добавил Сергей.
<...> Уже в первый день войны всех тревожил вопрос о Сталине: где он? Что с ним? Почему не сам выступил, а поручил это серьезное дело своему заместителю по СНК? Слышались неуверенные ответы «знатоков»: «Иосиф Виссарионович, скорее всего, болен».
Действительность же была такова. Нападение гитлеровцев на СССР стало крахом сталинской политики, выразившейся в подписании договоров с Германией. Те соглашения — следствия политической слепоты и безмерной самонадеянности «земного божества». Они нанесли нашей родине тяжелейший моральный и военный урон. От сознания, что Гитлер его ловко обманул, Сталиным овладело психическое потрясение, вызвавшее расстройство деятельности всего организма. Именно тот страшный шок был единственной причиной его молчания, понудил спрятаться за спину Молотова.
22 июня — трагедия СССР и позор И. В. Сталина. РККА опомнилась, когда немцы оказались в 30 километрах от Москвы».
Что касается «политической слепоты и безмерной самонадеянности» Сталина при заключении пакта с Германией в 1939 году, то эти несостоятельные, легкомысленные суждения опровергаются многими авторитетнейшими заключениями. Например, Западно-Германский эксперт по проблематике 1939 года Ингеборг Фляйшхауэр аргументировано оправдала Советский Союз и Сталина в своем труде «Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива Германской дипломатии. 1938-1939» (Перевод с немецкого. М., Прогресс. 1991. 480 с.): «…Государственный интерес Сталина при заключении германо-советского пакта состоял в политике умиротворения… задачей предотвращения войны, в которой народам социалистического Советского государства пришлось бы, как и в первой мировой войне, проливать кровь за чужие интересы. Целью этой политики было также предотвращение международных осложнений с непредсказуемыми для существования Советского государства последствиями» (с.357)
Японский историк, профессор Хироми Тэратани сказал:
«…В данном случае Сталин проявил себя государственным деятелем высшей квалификации…
Заключив договор с Германией, Советский Союз спутал карты всех своих противников. Технически это было выполнено просто ювелирно» («Комсомольская правда», 2.09.1989 г.)
По незнанию или умышленно К.Иванцов ввел в заблуждение читателей своим утверждением о том, что «РККА опомнилась, когда немцы оказались в 30 километрах от Москвы». На самом деле через 2 месяца войны Красная Армия нанесла сокрушительный удар по группировке противника под Ельней. В тех боях родилась советская гвардия. Победа под Ельней подняла дух всей Красной Армии.
«В тягостные дни гробового молчания Сталина хоть какое-то успокоение и надежду вселило «Послание Митрополита Сергия от 22 июня 1941 года». Тогда у православной церкви СССР не было патриарха — Сталин не разрешал его выборы. Во главе православной общины Советского Союза стоял Митрополит Московский и Коломенский Сергий. Как я узнал впоследствии, он сразу же после выступления Молотова, забыв об обидах, нанесенных церкви Советской властью, сел за пишущую машинку, отпечатал свое послание и тут же отправил гонцов во многие уголки страны. Теперь то послание почти никому не известно. Да и в свое время, во всяком случае в Краснодоне, оно распространялось как-то полулегально. Я узнал о послании на второй или третий день войны от набожной соседки Петровны. Она принесла тот текст, написанный корявым детским почерком, из станицы Гундуровской…
Тогда страна наша на двенадцать дней потеряла своего любимого, родного и мудрого вождя» (с. 114-116)
Поражает невероятная скорость распространения послания митрополита и удивительное чутье набожной Петровны, которое подсказало ей отдать послание именно Киму, чтобы он через полвека вспомнил о ней.
А Сталиным не «овладело психическое потрясение» и он не был в состоянии «страшного шока», а проявил себя чрезмерно работоспособным. Так, из широко распространенных «Записей, сделанных дежурными секретарями о посетителях И.В.Сталина» следует, что 22 июня 1941 года он принял с 5 часов 45 минут до 16 часов 45 минут 29 высших должностных лиц, 23 июня с 3 часов 20 минут до 6 часов 10 минут – 8 человек, и с 18 часов 45 минут до 1 часа 25 минут 24 июня – еще 13 человек, 24 июня с 16 часов 20 минут до 21 часа 30 минут – 20 человек, 25 июня его посетило 29 человек, 26 июня – 28 человек, 27 июня – 30 человек и т.д.
Неоспоримая истина в том, что сведения о подлинных организаторах краснодонского подполья унесли с собой казненные подпольщики. Но К.Иванцов, не располагая фактами, приписал первенство в организации подполья Сергею Тюленину, и в первую группу подпольщиков умышленно включил «несовершеннолетних мальчишек и девчонок». Вот его утверждения.
«Одиночная борьба Сергея с оккупантами заключалась в том, что он то у одного, то у другого немца стащит автомат, винтовку или гранату. То в одном, то в другом месте подорвет их машину. Или отточенным гвоздем проколет шину, забьет выхлопную трубу грязью и заткнет деревянной пробкой, отчего завести автомобиль невозможно. То напишет и приколет в видном месте антифашистскую листовку.
Но уже скоро Тюленин понял (на плечах у него была голова, а не чурбан!) правду известной пословицы, с которой когда-то спорил, а вот теперь пытался бороться: «Один в поле не воин». И тогда он сколачивает первую (подчеркиваю: первую!) в оккупированном Краснодоне группу подпольщиков. В нее вошли Володька Куликов, ученик школы № 1 имени М.Горького, возраст пятнадцать лет; Витька Лукьянченко, ученик школы № 4 имени К.Ворошилова, возраст пятнадцать лет; Тоня Мащенко, ученица школы № 1 имени М.Горького, возраст пятнадцать лет; Сенька Остапенко, ученик школы № 1 имени М.Горького, возраст пятнадцать лет; Радик Юркин, ученик школы № 1 имени М.Горького, возраст четырнадцать лет».
Приписав Сергею Тюленину одиночную борьбу с оккупантами, К.Иванцов оглупил немцев, у которых он будто бы смог «стащить автомат, винтовку или гранату». И так легко в движущейся лавине войск мог «подорвать их машину». Зачем же одурачивать читателя и порочить подпольщиков, окольно изображая жестокого врага неопасным?
«То были не выпускники разведывательных школ НКВД, не кадровые красноармейцы или командиры РККА, в силу ряда причин оказавшиеся в оккупированном Краснодоне, не умудренные жизненным опытом, закаленные в огне Октябрьской революции и гражданской войны ветераны Коммунистической партии. В группе Тюленина — обыкновенные и в то же время необыкновенные мальчишки и девчонки...
Как и все наше поколение, те огольцы верили: трудное, подчас полуголодное детство позади. Впереди — светлое будущее, как о том неустанно говорили школьные учителя, писали газеты, твердило радио, как того сулили вожди советского народа. Именно отсюда проистекает незаурядность тех мальчишек и девчонок.
Тогда мы еще не знали, что обещания руководителей КПСС и государства относительно свободы и равенства, как и лучезарного будущего не всегда чистосердечны и правдивы. Порой те посулы напоминали мираж — оптическое явление, которое, между прочим, характерно еще и тем, что, чем ближе к нему подступаешь, тем дальше оно отдаляется...
Вступление в борьбу с немецко-фашистскими захватчиками несовершеннолетних мальчишек и девчонок Краснодона было осмысленным и далеко не случайным. По зову собственных сердец, без подсказки старших или каких-либо организаций они выступили против коричневой чумы, ибо душой и сердцем не принимали фашистский «новый порядок». Сказалось, конечно, и влечение к романтике, что является вполне нормальным в том возрасте.
В октябре 1942 года в группу Тюленина вступили новые ребята: Валерия Борц, ученица школы № 1 имени М.Горького, возраст 15 лет; Ленька Дадашев, ученик школы № 4 имени К.Ворошилова, возраст 15 лет; Степка Сафонов, ученик школы № 1 имени М.Горького, возраст 15 лет» (с.292,293)
К.Иванцов таким образом выдал молодогвардейцев за одураченных «светлым будущим». Ныне ставшее ироничным, это выражение имело реальное наполнение: народная вера в справедливость, уверенность в завтрашнем дне, действительная возможность лучшей жизни. На самом деле никто не сулил этот «мираж» и никто не твердил о нем. Это понятие Иванцов перенес в прошлое из сегодняшней действительности, когда буржуазные СМИ довели народ до умопомрачения обещанием «светлого настоящего», которое принесут реформы и рынок.
Если буржуазные «демократы» выхолостили патриотизм до малосодержательной оболочки – любви к родине, то Иванцов подкрасил ее «зовом сердца» и «влечением к романтике».
К сожалению, в сказанном братом подпольщицы отсутствует даже видимость убедительности. Зная ту обстановку, показания свидетелей можно с высокой степенью вероятности предположить, что организаторами подпольных групп были именно вполне зрелые, 18-25-летние юноши и девушки, которых в «Молодой гвардии» было 43 человека, в том числе 9 бойцов Красной Армии и 4 выпускника школы НКВД. Так что побудил молодогвардейцев на смертельную борьбу не романтически настроенный зов сердца, а привитый им социалистический патриотизм – преданность и верность своей Родине и социализму, обязанность защищать свой народ.
Но К.Иванцов настойчиво утверждает:
«Командиру группы, моему другу и однокласснику, в ту пору исполнилось шестнадцать.
Я специально указал не только имена и фамилии ребят, но также их социальное положение и возраст. Чтобы люди знали, кто именно положил начало рождению нашей гордости и славы «Молодой гвардии».
А вот пример явной нестыковки в описании судьбы 32 казненных краснодонцев.
«Краснодон узнал о том лиходействе от вездесущих пацанов — они увидели, как в городском Парке бездомные одичавшие собаки (они всегда покойников чуют) грызут человеческие руки и голову. Фашисты не только не сделали на месте погребения насыпь, как это принято, а вообще лишь чуть-чуть притрусили яму землей. Сотворили это специально, чтобы устрашить жителей города.
Многие горожане были возмущены зверством оккупантов и их прислужников. Однако на деятельный ответ решились только самые отважные — краснодонские мальчишки.» (с.297)
Вероятно, чтобы читателя сбить с панталыку, К.Иванцов через 75 страниц написал вот это:
«Палачи провели перекличку. Суликовский приказал собрать вещи. Всех вывели из камеры. И увезли.
Вот и все, что было известно о судьбе тридцати двух. Куда их увезли? Никто не знал.
В ту ночь краснодонцы, живущие за парком, слышали только несколько криков, сильных и протяжных, и одну короткую пулеметную очередь. Больше ничего.
15 февраля Красная Армия вышибла немецко-фашистскую погань из города. Тогда начали разыскивать тела тридцати двух... Но трупов тридцати двух найти не могли. И только недавно — в глубине парка имени Комсомола — кто-то из проходивших обратил внимание на то, что в одном месте парка странно осела земля. Тут и стали искать.
Те, кто был у вскрытой могилы, увидел страшную картину. Плотно один к одному стояли трупы. Они были связаны друг с другом веревками и проводом.
Понимаете, они даже не были расстреляны. Палачи согнали их в яму и закопали живыми...
Пулеметная короткая очередь, которую слышали в ту сентябрьскую ночь, была, очевидно, пущена полицейской сволочью, чтобы рассеять свой страх» (с.374)
Правда – во втором описании, которое взято из статьи в армейской газете «Сын Отечества» за 12 мая 1943 года, редакция которой располагалась на постое в г.Краснодоне.
Столько правды, как в решете воды (посл.)
Особенную недостоверность придают этой книге К.Иванцова дневниковые записи, которые он начал вести в 14-летнем возрасте. Возможно, это его литературный прием. Но сравнивая записанное с реальной действительностью, находишь полное несоответствие. Вот несколько примеров.
«Привожу одну из записей такого порядка: «9 августа 1940 года. Валя Овчарова рассказала мне, что сегодня на Донце видела, как старший пионервожатый Виктор Третьякевич лапал нашу новую вожатую Валю Б. (в дневнике ее фамилия названа полностью. — К.И.). Я знаю Валю Б. как проститутку. Самую настоящую. Непонятно, почему райком комсомола послал ее вожатой. У нее было по крайней мере 15 кавалеров. Ей несколько раз подбивали глаза...»
Такое вот врезавшееся в память свидетельство и запечатленное в дневнике для себя. Оно слишком категорично, к тому же резкое. Однако от начала до конца правдиво.
Виктору Третьякевичу в то время было шестнадцать лет. В этом возрасте голос плоти уже напоминает о себе. Оттого иной раз Виктор приударял за девчатами-пионервожатыми, озоровал с ними, хватал за нескромные места.» (с.111)
Эти несущественные подробности автор выделил, очевидно, для того, чтобы потом подать натуру Третьякевича как противоречивую. Потом на многих страницах К.Иванцов смешал в кучу свои домыслы, противоречивые высказывания оставшихся в живых молодогвардейцев и подследственных полицаев, и таким способом размыл образ и внес путаницу в облик Виктора Третьякевича. К примеру, коснувшись высокообразованности и незаурядных способностей Виктора, Иванцов особо выделил отрицательные черты его характера. Так, будто бы «порой у него проявлялись непоследовательность, дух противоречия, переоценка собственных сил» (с.309).
«Третьякевич – натура сложная, противоречивая. Оттого его поступки подчас были нелогичны, непоследовательны. Вот у Виктора снова закружилась голова, стали заявлять о себе былые комиссарские замашки, желание занять в организации более видное положение… Он пытается подмять под себя Кошевого, стать главным» (с.311).
«Иной раз вроде полушутя Третьякевич намекал о своей исключительности» (с.324).
Как бы стремясь самоутвердиться, он «объявил себя комиссаром «Молодой гвардии» (с.324).
И как будто «комиссарские замашки» заложились у него еще в пионерском лагере, когда К.Иванцов назвал его «пионерским комиссаром». Это якобы понравилось Виктору.
«Своим прозвищем «комиссар» Виктор гордился. И неизменно носил кожаную куртку. Не расставался он с той одеждой и во время оккупации. Василий Левашов рассказывал мне, когда Виктора уводили в полицию, он надел свою лю- бимую комиссарскую куртку. В ней и принял смерть» (с.303).
А я видел своими глазами труп Виктора Третьякевича, когда его подняли из шурфа: на нем были только кальсоны. Да и в 30-градусный мороз Виктор вряд ли оделся бы в кожаную куртку.
Без каких либо оснований Иванцов повествует о сложных, недружелюбных взаимоотношениях Третьякевича и Кошевого. Запутанная жизненная история В.Третьякевича на оккупированной территории в изложении Иванцова не прояснила роль Виктора в деятельности и трагической судьбе «Молодой гвардии».
«Поутру многие из нас, краснодонских мальчишек и девчонок, позабыв о вчерашних торжествах по случаю рождения Сталина, возвратились к своим повседневным делам. Многие шли в магазины, за хлебом. А с ним, нашим главным продуктом, как, впрочем, и с другой провизией и промтоварами, было туго. Вот запись в моем дневнике: «6 февраля 1940 года. В нашем городе плохо с хлебом. Может, так и в других городах страны, но я об этом не знаю. Очереди бывают до двухсот человек. У всех, кто работает, есть «Заборная книжка». По ней выдают хлеб, мыло, папиросы, спички, мануфактуру...
В очередях часто случаются драки, в магазинах бьют витрины... Хлеба дают только по два килограмма в одни руки... У нас семья шесть человек. Можем ли мы нормально кушать? Нет. Но что остается делать? Остается ждать, когда получшает. Я сегодня ходил-ходил за хлебом и ничего не принес.
9 февраля. Утром мать спросила:
— Будешь борщ кушать?
— Да, - ответил я.
— Ешь с сухарями. Хлеба нет. Я сегодня пошла в магазин в четыре часа утра. А там уже было двести пятьдесят человек...
Меня чаще брата и сестры посылали за хлебом. Почему? Да потому, что мы с Сергеем, как правило, добирались к прилавку между ног или по головам. Нас кляли, пинали, колотили... Однако заветную черную буханку мы все-таки доставали. Я — одну на шесть человек, Тюленин — тоже одну, но на одиннадцать.» (с.44-45)
Здесь ни слова правды. Хорошо помню довоенные магазины. Наша школа была рядом с раймагом, в котором были три больших отдела: продуктовый, промтоварный и хозтоваров. Нередко на большой перемене мы бегали в магазин, чтобы купить мороженое, конфеты или просто поглазеть. Из продуктов было изобилие различных сельдей, сыров и колбас, в кадках стояла черная и красная икра, на прилавках лежали туши больших рыб, на поддонах – пласты повидла и халвы. До сих пор помню пряный вкус пышного горчичного и пшеничного хлеба, особенно когда ешь его на морозном воздухе.
Придумав странные «заборные книжки», К.Иванцов забыл, что на странице 21 он привел запись из дневника от 6 июня 1940 года о походе на реку Донец и о Почепцове:
«... Решили завтра пойти на р.Донец, который находится от нас в 18 км... Геннадий Почепцов — ученик 6 класса Первомайской школы. Родился в 1924 году. Живет недалеко от нас. Пользуется среди ребят, которые ходят на Донец, большим авторитетом. Он всегда заведует продуктами и атаманит. Еще нужно добавить, что Геша ходит с девочками, а также курит.
Сегодня мы купили четыре хлебины и 500 г топленого коровьего масла. Вполне подготовленные к походу пошли ночевать в сарай Геши...».
И только человек, никогда не стоявший в большой очереди, да еще в которой «случаются драки», и человек, не способный воображать, может поверить, что Ким и Сергей «добирались к прилавку между ног».
«Не могу не привести свидетельства своего дневника об обстановке и Краснодоне (и стране, естественно) в те первые дни и месяцы войны.
<...> 11 августа. Школы имени Горького и Кирова освобождены под госпитали. Учащиеся школы им. Горького теперь станут заниматься в помещении школы им. 19-го МЮДа, а мюдовские — в нашей школе, № 4 им. Ворошилова, в три смены. Ученики кировской школы будут учиться в помещении какого-то красного уголка.» (с. 118)
Вот что о школе говорила тогда и написала потом учительница школы №4 А.Д.Колотович (Дорогие мои краснодонцы. Луганское областное издательство. 1961. - 230 стр.)
«Наступил новый 1941–42 учебный год. Теперь вечером можно было встретить многих из наших ребят, оставивших массовую школу и посещавших вечернюю школу молодежи.
<...> Школа рабочей молодежи занималась в третью смену, в здании нашей школы» (с. 188, 189)
«Из средней школы стала НСШ, с небольшим количеством классов. Они нашли себе приют в здании бывшей столовой. Основное здание школы было занято под госпиталь» (с. 171)
«Ходили ко мне многие ребята. Я знала всю их жизнь. Почти все наши учащиеся девятых классов ушли в десятый класс школы имени Горького (ибо одна она осталась средней школой). Там Юрий Вициновский, Клава Ковалева, Алла Сафонова и многие другие. В. Осьмухин, Т. Орлов остались работать в механическом цехе. Борис Клыго, Саша Клюзов, Саша Краснянский и другие ушли на фронт» (с. 193)
Вот несколько примеров явной фикции событий осени 1941 года.
«19 октября. День и ночь через город движутся автомашины с красноармейцами, продуктами, фуражом и всякой всячиной. Движутся также трактора с прицепленными к ним будками, подводы с беженцами, идут стада коров, отары овец и снова войска. Ввиду такого движения на центральной улице, а именно между райисполкомом и клубом Ленина, стоят регулировщики.
22 октября. За последнее время идет много войск на Юг, по-видимому, в сторону Ростова-на-Дону. Красноармейцы грязные, часто в полувоенной форме, у некоторых на ногах чуни (кожаные лапти), сделанные из шкуры быка или коровы, шерстью наверх. У многих нет винтовок, у некоторых мелкокалиберки и охотничьи ружья, на винтовках вместо кожаного ремня веревки. Видел одного лейтенанта, одетого в штатские разорванные брюки.
Я стою возле забора, смотрю на проходящие части и думаю: партизаны это или регулярные части Красной Армии? Начинается мелкий дождик. Из рядов проходящей части выбегает красноармеец, останавливается невдалеке от меня, снимает плащ-палатку. Один старик обращается к нему с вопросом:
— Почему это, браток, не у всех винтовки?
— Хорошо, папаша, что хоть эти дали. Нечем воевать...
Нечем воевать! Это я слышал уже от многих. Неужели мы не были готовы к войне?
23 октября. Некоторые шахты района уже взорвали. Шахтный транспорт и оборудование, выданное на-гора, вместо отправки взрывают» (с. 122)
Продолжение
|