Героям Сопротивления посвящается...
Главная | Страница 39 | Регистрация | Вход
 
Вторник, 19.03.2024, 16:06
Приветствую Вас Гость | RSS
Меню сайта
Форма входа
Продолжение книги Владимира Минаева "Молодая гвардия": опять предательство?"
Страница 39.
 
 
Вопрос. В романе А.Фадеева Лиля Иванихина идет по оккупированной немцами территории из Польши. Почему из Польши? Она там жила?
 
Ответ. Действительно, в 30-й главе А.Фадеев пишет: «Маленькая беленькая девушка идет через всю большую землю. Она прошла уже всю Польщу и всю Украину, – песчинка в неисчислимом людском песке, заблудившееся семечко. Так доходит она до «Первомайки» и стучится в окно маленького домика…
Лиля Иванихина, пропавшая без вести на фронте, вернулась под родной кров».
Здесь два несоответствия с действительностью: вместо Лилии должна быть Антонина, а вместо Польши – Западная Украина.
Родственники молодогвардейцев, их матери, которые решились на беседу с писателем, говорили ему сухо, кратко, самое главное, и, заливаясь слезами, замолкали, не договаривая очень многое. И писатель не стенографировал их рассказы, отмечал штрихами главные черты будущих героев своей документальной повести, в которой хотел как можно скорее донести живой рассказ о молодогвардейцах до солдат и партизан. И он работал над повестью «с громадным напором и увлечением». Своему старому товарищу он рассказывал: «Пишу обо все так, как оно было в действительности, и сохраняю подлинные имена и факты…». Но после полугодовой работы А.Фадеев отказался от первоначального плана и решил писать роман. [66. с.37,39]
О Тоне и Лилии Иванихиных рассказывала писателю их старшая сестра Нина Александровна. Как и мать, Ольга Дмитриевна, она была потрясена гибелью любимых сестер и излагала события сбивчиво, без пояснений назвала Польшей место, откуда началась военная дорога Антонины, потому что тогда именно так называли в народе Западную Украину, воссоединившуюся с УССР в 1939 году.
К тому же, писатель опирался на «Докладную записку…» комиссии ЦК ВЛКСМ, которая по горячим следам собрала обширный материал о «Молодой гвардии». А там допущена такая погрешность: «…старшая из сестер Иванихиных – Лилия служила военфельдшером, попав в окружение под Белой Церквой, на себе перенесла все ужасы фашистского концлагеря».
На самом деле не Лилия, а Антонина в 1940 году закончила курсы медсестер, работала в городской больнице и весной 1941 года вместе с Любой Максимцевой из поселка Изварино уехала добровольно в Ивано-Франковскую область, в город Надворное, где девушки стали работать в городской больнице медсестрами хирургического отделения. На второй день войны Тоня и Люба стали медсестрами Красной Армии.
Поначалу Тоня думала, что военный кошмар, начавшись неожиданно, также сразу вот-вот прекратится. Но невообра­зимая бойня, как огромная невиданная «мясорубка», за четыре недели перемолола Тонину войсковую часть, а оставшихся в живых отбросила за полтысячи километров. В шквале разрывов Тоня, как очумелая, безумно металась из стороны в сторону и обессиленная, охваченная страхом падала на землю, пыталась втиснуться в нее, и уже безразличная и обмякшая хотела смерти. Только бы сразу! Без мук! А чуть стихал грохот боя или бомбежки и слышались крики раненых, она, подчиняясь команде внутреннего голоса, бросалась на помощь к не­счастным.
Все чаще ужас смерти сменялся страхом окружения. И буд­то наперекор желаниям, потворствуя обезоруживающей панике, бои в районе Умани загрохотали во всех направлениях. Стало ясно: попали в окружение. В середине августа воинская часть, в ко­торой служили Тоня и Люба, изморенная непрерывными боями, остановилась на берегу речки Синюхи близ Звенигородки и враз попала в руки противника.
Неоглядная вереница пленников, в которой шли Тоня и Люба, была лишь малой частицей многих десятков тысяч бойцов и командиров Красной Армии, захваченных немцами в районе Умани.
На третьи сутки девушек привели в Белоцерковский лагерь военнопленных и теперь даже сама мысль о свободе показалась Тоне смешной и горькой – на ее глазах ежедневно десятки людей умирали от ран и голода, сотнями увозили в Германию. Но как все то, что случилось с ней в эти два ме­сяца, было неожиданным, непредсказуемым и походило нередко на чудо, так и появившаяся возможность побега оказалась негаданной и невероятной. Несколько пленниц, и в их числе Тоня Иванихина с неразлучной Любой Максимцевой, очутились на свободе... Начались их многомесячные кавардачные скитания: то в погоне за далеким гулом войны, то спасаясь от облав и проверок на дорогах. Так и шли из ночи в ночь, пробираясь украдкой, подбирая на полях и ого­родах скудные остатки урожая, выпрашивая подаяния.
Расскажи Нина Александровна Фадееву, как девушки мыкались по оккупированной территории, как пытались перейти линию фронта, он непременно посвятил бы этому отдельную главу. И, возможно, обрисовал вот этот эпизод встречи Антонины с матерью.
Через край изведав голод и холод, порой открытое през­рение со стороны жадных и трусливых соотечественников, де­вушки в конце августа сорок второго года подошли к Краснодону. В Первомайке Тоня так спешила, что Люба едва поспевала за ней. В сотне метрах от дома у Тони неожиданно перестали слушаться ноги: ей хотелось бежать, а ноги подкашивались и дрожали. Одним взглядом она окинула свой двор, но он был пуст. Наверное, все в саду – прежде в эти часы все домашние прята­лись там от зноя, а мамка уходила к стаду доить корову. Но она вдруг вынырнула из летней кухни, по-прежнему живая и хлопотливая. «Мамочка!» – попыталась крикнуть Тоня, но горло чем-то сдавило, стиснуло, забило дыхание, и ноги приросли к земле…
Ольга Дмитриевна увидела у калитки двух нищенок и не удивилась – нескончаемо шли из двора в двор, будто сочились из огромной земной раны, обездоленные и горемычные, раз­бросанные войной по свету, ограбленные оккупантами и теперь пробиравшиеся глухими дорогами в свои родные места.
Многочисленная семья Иванихиных всегда жила в достатке. Личное хозяйство с большим огородом и садом, с коровой и поросенком издавна было основным подспорьем к той небольшой зарплате, что приносили только два работника: отец семей­ства Александр Иванович, возчик конного двора Донэнерго, и дочь Нина, аптекарь городской больницы. В урожайное лето сорок второго года запасливая Ольга Дмитриевна ста ралась особенно: сушила и складывала про запас даже карто­фельные очистки, каждую ягодку из сада, всякую ботву и тра­винку с огорода. Но не было случая, чтобы она отпустила кого-то из нищих, не покормив или не дав кусок хлеба, не насыпав в котомку яблок или вишен. Естественным было сострадание, воспитанное у нее с детства – тогда ведь еще велось за­веденное исстари: подать нищему поручали ребенку.
Подавая милостыню Ольга Дмитриевна просила помянуть ее дочку и каждый раз запиналась – язык не поворачивался сказать «за упокой» и, сдерживая подступавшие слезы, она говорила: «Помяни дочку за здравие».
И в этот раз она бросила в фартук десяток картофелин, заспешила навстречу к нищенкам, протянула подаяние, но не услышала: «Спасибо, тетя, спасибо» – тихих, ласковых и угодливых слов, которые слышала она каждый раз, и потом они неотвязно звенели в ушах и переворачивали душу. К ней не протянулись руки за подаянием. Удивленная Ольга Дмитриевна взглянула в лицо одной, потом другой и обомлела.
– Тося! Доченька моя! – одним духом вырвалось у нее из груди, руки опустились, картофелины посыпались на босые но­ги, и она медленно осела на землю...
Загаданное Тоней не исполнилось, радость чуть было не обернулась горем. И этот день семей­ного праздника Иванихины не отметили веселым застольем, как заведено было раньше. Слишком неожиданно и тревожно было это событие. Где была дочь? Откуда она пришла? Это и пред­стояло объяснять и властям, и соседям…
Услышав, что объявилась Тоня, моя сестра стремглав помчала к Иванихиным, и с той первой встречи они будто прикипели друг к другу до самого последнего часа.
 
Вопрос. Как Вы думаете, почему на стене камеры в контуре сердца, пронзенного стрелой, фамилия Минаевой написана с инициалом «М»?
 
Ответ. Из всех тайн и загадок, оставленных молодогвардейцами, у меня на уме по сей день две: утраченное письмо моей сестры, искусно переданное из тюрьмы, и надписи на стене камеры.
Письмо было написано химическим карандашом на дне литрового мерника – серой металлической банки, которой в магазине отмеряли молоко. В ней мама передавала Нине пищу. Высокий борт у дна скрывал написанное, и посудину не арестовали в полиции. Письмо мы заметили случайно – когда эту реликвию стали показывать экскурсантам. На тщательно вымытом сосуде сохранились лишь остатки слов. Разобрали только одно: «Шура». А когда я узнал о возможностях криминалистов восстанавливать текст, то оказалось, что мама отдала эту семейную реликвию какому-то школьному музею «Молодая гвардия». Редакция газеты «Пионерская правда» в моей просьбе объявить розыск отказала (литсотрудник Тихоненко).
Такая судьба письма из тюрьмы вызвала у меня глубокое и неугасимое разочарование. Ведь оно могло стать важным свидетельством. Так, слово «Шура» могло быть в обращении к брату, а возможно – сообщением о том, что Шура Бондарева узнала показанный начальником полиции список девушек Первомайской группы, который она видела у З.Выриковой.
Надписи на стене камеры первым заметил и запечатлел на фотопленке военный корреспондент армейской газеты «Сын Отечества» Л.Яблонский. Но этот исторический документ работники Краснодонского музея «Молодая гвардия» проигнорировали, и вместо факта «Погибшие от рук фашистов 15/I-43 г. в 9 часов ночи» записали в официальных документах дату казни 4-х девушек «16 января».
Да, 16 января 1943 г. на заборе полиции был список только ребят, увезенных 15 января «на доследование в Ворошиловград». Но подтверждением подлинной даты казни, например, моей сестры может служить вот этот частный факт: ежедневную передачу еды 16-го января вернули моей маме нетронутой. Следовательно, Н.Минаевой в тюрьме уже не было.
Нетронутая, даже не развернутая миска кукурузной каши, суконная шаль и овчинный тулуп, переданные Нине по требованию полицаев принести заключенным теплую одежду – все это укрепило чутье материнского сердца, и мама, заливаясь слезами, еле добежала до дома и забилась в истерике.
Почему именно Бондареву, Минаеву, Громову и Самошину казнили вместе с группой ребят? Кто написал это на стене камеры сразу после казни? Невооруженным глазом видно, что автор надписей – одно лицо. Но графологическую экспертизу почему-то не проводили.
А вот ошибка в инициале имени моей сестры – «М» вместо «Н» – раскрывает мне автора: Александру Емельяновну Дубровину, 23-летнюю учительницу биологии и химии Первомайской школы №6. Из всей группы девушек-заключенных из Первомайки только она плохо знала мою сестру. Она окончила Харьковский государственный университет в 1941 году и стала руководителем 10-го класса, в котором учились Громова, Герасимова, Л.Иванихина, Пегливанова, Самошина. А Минаева Нина в том году уже закончила 10-й класс в школе №4 им.Ворошилова вместе с З.Выриковой, Н. и О. Иванцовыми и работала в городской больнице и училась там на курсах медсестер.
Мое суждение о появлении этой надписи построено и на других реальных фактах. Так, когда полицейские пришли за Ангелиной Самошиной, ее дома не оказалось: она ушла якобы в какое-то село на несколько дней и неизвестно с какой целью. Полицаи взяли в заложники ее отца, Тихона Игнатьевича. Но вскоре выпустили с условием: не приведет дочь – сам голову потеряет.
Лина появилась дома еле живая, голодная, промерзлая, а узнала о требовании оккупантов, тут же подхватилась и ушла в полицию.
Александра Дубровина, не дожидаясь ареста, тоже самостоятельно ушла в полицию. Видимо, ее побудило на такой отчаянный поступок стремление поддержать своих учеников и товарищей по борьбе. Ведь она стремилась соблюдать принципы, четко сформуливанные французским писателем Эмилем Золя: «Деятельность в себе самой содержит награду» и «Действовать, создавать, бороться с обстоятельствами, побеждать их, или быть побежденными ими – вот в чем вся радость и все человеческое здоровье». Она выписала эти слова в дневник и не раз говорила не только себе, но и в компании подруг.
Теперь по пути в полицию она воинственно твердила их, отгоняя назойливые мысли о том, что, переступив порог этого адского заведения, она окажется во власти следователей и полицаев, тайных агентов и переводчиков, этих выскочек из местных изменников, которые все эти дни холуйски выполняют приказания своих хозяев и, пытая арестованных, усердно изощряются, из кожи вон лезут, чтобы утолить разнузданную кровожадность фаши­стов. Шура добежала до полиции... Что было потом, известно из широко распространенных документов…
Весь день 15 января девушки провели в догадках о своей участи. Их обострившийся слух улавливал то стук дверей, то быстрые шаги по коридору и тело сжималось, мутилось сознание: ожидание пыток изводило более чем сами истязания. Мысли были тревожные, но надежда, подспудная и хрупкая, еще теплилась.
Наступила ночь. Через узкий просвет зарешеченного окна, прикрытого от земли наклонным щитом, видно было, как на ледя­ном небе дрожали в ознобе яркие звезды – мороз усиливался, должно быть перевалил за тридцать градусов. В темносерой камере было душно, черными тенями выделялись фигуры заклю­ченных.
Вдруг с улицы послышался гул машин. Они въехали во двор полиции. Вернулась прежняя тревога и девушки насто­рожились. Застучали шаги по коридору, звякнули засовы в соседних камерах. Донеслась команда выходить одетыми для отъезда в Ворошиловград: вызывали по списку ребят, строили в коридоре.
Шура Бондарева придвинулась к двери, прильнула ухом и вдруг забарабанила кулаками. Она силилась крикнуть, но выходил только шепот:
– Вася! Васенька мой! Прощай!
Громко звякнул засов и дверь в камеру распахнулась. Шуру оттолкнули так, что она растянулась на полу.
– Что ж вы делаете, изверги! – закричала Уля Громова. – Гады вы проклятые!
– Ах ты, падла! Тебя еще не добили, сучка?! – выдохнул полицай и в зловонном.воздухе камеры запахло самогонным перегаром.
В дверях возник заместитель начальника полиции Заха­ров и полицаи подтянулись.
– Бондарева, Минаева, Громова, Самошина! Выходите для отъезда! – сказал Захаров спокойно, даже уважительно, лицо его смягчилось.
Подруги помогли девушкам одеться. Тоня Иванихина сама помогала Нине Минаевой застегнуть пуговицы пальто, поверх поднятого воротника обмотала шею красным шелковым кашне и обливаясь слезами прошептала:
– Когда теперь увидимся, Ниночка?
Девушки коротко попрощались и, поддерживая друг друга, вышли из камеры.
Машины уехали. В полиции снова все стихло. День без пыток и объявленный отъезд в Ворошиловград для доследования обнадежил девушек. Тревога отлегла от сердца, но неизвест­ность, измочаливающая нервы, не отступала...
Александра Дубровина долго не могла уснуть – тело ее горе­ло, болела голова, точно невидимые тиски сжимали ее, а перед глазами стояли те четверо, которых увезли на новые испытания. Ей вспомнились эти девушки то веселые и бес­печные, когда готовили концерты или дурачили вражеских сол­дат, то серьезные и рассудительные, когда писали листовки, то радостные и по-девичьи нежные, со слезинкой в глазах, когда узнавали об успехах наших войск, то суровые и твер­дые, когда встречались с полицаями или уходили на допрос. Александру не раз удивляли поразительно развитое у них чувство долга и простодушная, открытая и неколебимая вера. Александра и по себе знала, что именно такая вера рождала твердую силу духа и явное, откровенное презрение подлых, двуличных и пресмыкающихся бесхребетных…
Утром следующего дня она услышала разговор за дверью: мол, полицай Попов сболтнул, что всех, кого увезли вчера, покидали в шахту.
Это известие ошеломило девушек. У Александры перед глазами поплыли скрюченные руки и ноги, окровавленные лица мертвецов, которые она не раз видела на подводах, сопровождавших колонны пленных. Она ужаснулась, представляя себя на месте погибших товарищей. В мыслях рисовались то картины глубокой, сырой и темной шахты, то вчерашний вечер, когда уводили заключенных. Ей даже послышался голос Захарова, и перед глазами расплылось в улыбке его сальное лицо. «Увозят на доследование… Зачем этот обман? Боялись сопротивления? Но ребята еле живые... А почему в шахту?..». Она задумалась.
И вдруг догадка специалиста по биологии осенила: в шахте тепло, трупы быстро разложатся. Потом никого не распознают.
У Александры закружилась голова, сознание помутилось. Но потом ясные мысли вернулись: «Палачи боятся, заметают следы. Боятся расплаты!» Она вдруг догадалась, что как бы ни упива­лись палачи своей естественной ролью, о которой долго меч­тали, как бы ни кичились своей силой и особым положением в городе, самоуверенность нет-нет а дает осечку и страх закрадывается в их души, заставляет оглядываться и заметать следы своих преступных деяний.
«Так вам и надо, гады! Все равно люди узнают...», – Александра обрадовалась вдруг возникшей мысли. Она поднялась с пальто, на котором лежала, присела на скользком вонючем полу, достала из кармана карандаш, придвинулась к стенке. Одним умелым приемом она прочертила на стене контур сердца, потом пронзила его стрелой и увенчала флагом с большой пятиконечной звездой; аккуратно вписала в сердце четыре фамилии: Бондарева, Минаева М., Громова, Самошина Л. Александра подумала. Потом, налегая на карандаш, рядом с сердцем написала: «Погибшие от рук фашистов 15/I-43 г. в 9 часов ночи». Затем быстро, размашисто и с силой вывела крупными буквами: «Смерть немецким оккупантам».
Она пробежала глазами по всему тексту и довольная притянула к себе пальто, прилегла, положив под голову руки, и отдалась нахлынувшим мыслям…
Но ни с одной ей не пришло в голову, что сегодня, 16 января 1943 года, в 9 часов ночи и она, босая и раздетая, будет стоять на колючем снегу, на обжигающем холоде, и будет хотеть одного: только бы замертво свалиться в черную пропасть. Александра не знала, что этой ночью кончится для нее все земное – ее муки и страхи, радости, мечты, желания, и она уже никогда ничего не узнает. И ни она, ни девушки в камере не помышляли о том, что эту настенную надпись когда-то высекут в граните у их могилы. Им никогда не представилось даже во сне, что придет время, и на их, политой кровью, земле расплодится несметное племя бесхребетных и шкурников, растленных и беспощадных изменников, пещерных националистов и космополитов, и при попустительстве одурманенного народа многочисленные шайки духовных мародеров и «цивилизованных» вандалов будут осквернять их могилы и памятники, будут припысывать себе или явным врагам народа – бандеровцам, власовцам и проходимцам – героические подвиги.
Дух справедливого возмущения таким окаянным временем точно выразил заправский и смелый защитник молодогвардейцев, краснодонец Анатолий Григорьевич Никитенко в стихотворной речи, которой, в полном согласии с ней, я заканчиваю свою книгу.
 
Лицо земли, как оспой,
Окопами побито.
Вот потому так остро
И жжет меня обида
За то, что эти раны
Еще нещадно ноют,
А с голубых экранов
Вопят, давясь слюною,
В предчувствии оваций,
Потея с непривычки,
Искатели сенсаций,
Историки в кавычках.
О чем же эти бредни
С экранов и АиФов?
О том, что мы намедни
Насочиняли мифов,
Что были мы не вправе
Писать и помнить свято
О мужестве и славе
Советского солдата.
И что на самом деле,
Ведь надо же, в итоге
Мы говорить не смели
О мужестве и долге.
Словесная отрава
Засасывает илом.
Кто дал вам это право
Топтаться по могилам?
Кто вас уполномочил,
Безвластием рожденных,
Бесстыдно глядя в очи,
Плевать в непобежденных?
Кто право дал, лютуя,
За то, что мы не с вами,
Историю святую
Расстреливать словами?
Моя не с краю хата,
Сухим держу я порох.
Ведь я же сын солдата,
Он был из тех, которых
В безумной круговерти
Не много и не мало,
Война рукою смерти
Три года обнимала.
Он был не так, как ныне,
Тогда державе нужен.
И лишь в самом Берлине
Отец мой был контужен.
Но выжил в лихолетье
И долго жил устало.
А через полстолетья
Война его достала.
Но знаю, видит Боже,
Он потому в могиле,
Что более, чем всё же,
Они его добили.
Те, кто боится драться
В открытых честных стычках...
Искатели сенсаций,
Историки в кавычках.
 
Историческая справка
 
Город Краснодон (до 1938 года рудник Сорокино) воз­ник в 1914 году на месте казачьего хутора Сорокино, ког­да на берегах речки Большая Каменка, притока Северского Донца, начали добывать каменный уголь. Находится на Юго-востоке Украины в 8 километрах от границы с Рос­сийской Федерацией. В 1938 году Краснодон вошел в со­став основанной Ворошиловградской (ныне Луганской) области.
За годы первых пятилеток в городе были построены десятки крупных капитальных шахт, Центральные элект­ромеханические мастерские, мельница, маслобойня, моло­козавод. На окраинах разместились центральные усадьбы колхоза «Первая Пятилетка» и совхоза «Первомайский». В Крас­нодоне функционировали четыре средних школы, три клу­ба, больница, центральный рынок. Население города пре­высило 22 тысячи человек.
22 июня 1941 года фашистская Германия напала на СССР, и началась Великая Отечественная война советс­кого народа против гитлеровской агрессии.
3 июля 1941 года первый секретарь ЦК ВКП(б), Пред­седатель Совета Народных Комиссаров СССР И.В.Ста­лин в своем обращении к советскому народу подчеркнул опасность, нависшую над Родиной — быть народам Советского Союза свободными, или впасть в порабощение. «Необходимо,— ставил задачи Сталин,— чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникерам и де­зертирам, чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу Отечественную освободи­тельную войну против фашистских поработителей... Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на во­енный лад, все подчинив интересам фронта и задачам орга­низации разгрома врага».
Сталин говорил о необходимости укрепить тыл Крас­ной Армии, обеспечить усиленную работу всех предприя­тий, организовать беспощадную борьбу с дезорганизато­рами тыла, распространителями слухов, шпионами, диверсантами, вражескими парашютистами. В занятых вра­гом районах создавать партизанские отряды, разжигать партизанскую войну всюду и везде, взрывать мосты и до­роги, портить телефонную и телеграфную связь.
Призывы Сталина нашли отклик в далекой от фронта области, в шахтерском Краснодоне. Мобилизация в ар­мию мужчин не отразилась на работе шахт — жены горня­ков заменили ушедших в армию, а бригады с уменьшен­ной численностью перевыполняли плановые задания. Пер­вая в стране женщина-забойщик Мария Головачева на шахте №1-2 Краснодонского района добывала почти две сменных нормы.
За июнь-декабрь 1941 года в Ворошиловградской области было организовано 30 полков и 50 отрядов народного ополчения, общей численностью 148 тысяч человек. Сформированная из ворошиловградцев 214-я стрелковая дивизия уже 28 июня 1941 г. отправилась на фронт. К октябрю была сформирована и вооружена предприятиями Ворошиловграда 395-я стрелковая Шахтерская дивизия, которая вошла в 18 армию. Краснодонец Сыромолотный И.К. был назначен начальником политотдела этой армии, бывший секретарь Краснодонского райисполкома Струев А.И. стал председателем военторга армии, бывший инструктор Краснодонского райкома партии Стопченко И.В. стал командиром роты связи.
В области были организованы истребительные батальоны для борьбы с вражескими парашютистами и диверсантами общей численностью 6361 человек.
В партийных организациях области насчитывалось около 50 тысяч коммунистов, из них 24 тысячи 574 человека ушли в Красную Армию и партизанские отряды.
В создании оборонительных сооружений на территории области и за ее пределами в 1941 году участвовали 309 тысяч человек и 21 тысяча подвод.
 
Продолжение
Поиск
Архив записей
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz

  • Сайт создали Михаил и Елена КузьминыхБесплатный хостинг uCoz